– Нет, нет!

И нырнул за широкую спину Урса.

– Не обижайся, – сказал Урс, – ты уедешь, у нее останется память о тебе.

– Не в том дело, – сказал Мур досадливо, – у нас, летчиков, это считается плохой приметой. Если снялся перед вылетом, обязательно грохнешься.

– Видно, это международная примета, – сказал Урс. – Наши летчики тоже не любят сниматься. Но ведь это перед вылетом.

– Но, может быть, я когда-нибудь все-таки буду летать.

– До этого так далеко, что дурная примета успеет выдохнуться, – засмеялся Урс и вытолкнул вперед Мура.

Вильгельмина щелкнула затвором.

Небольшой отряд тронулся. Уходя, Мур, оглянулся. Вильгельмина послала ему воздушный поцелуй. Но Мур смотрел не на нее, а на жестяного петушка, который вертелся на трубе. Он, такой изящный, легкий, очень нравился Муру.

– Не передумал? – спросил Урс. – Еще не поздно вернуться.

– Нет.

– Мальчишка ты, и больше никто, – пробурчал Урс. – Мы идем, потому что это наш долг. А ты лезешь в пекло, как на бабу.

Мур молчал. Не мог же он признаться, что идет с ними потому, что считает, что операция как-то омоет его в собственных глазах. Он рассматривал предстоящую стычку как нравственную ванну или как отпущение грехов. «Кровь смывает все», – думал он. Вражеская кровь, конечно.

От этих мыслей ему стало легче. Он шел словно на веселую прогулку. Дубы и буки протягивали ему навстречу могучие лапы. Сквозь сплетение веток вдруг прорвался луч солнца, и сразу забронзовели чешуйчатые стволы сосен. Открылся кусок неба, немыслимо синий. «Странно, – подумал Мур, глядя на него не отрываясь, – когда я летал, я не замечал неба. Я замечал только землю. Когда я опять начну летать, я обязательно… – Он прервал свои мысли: – Почему, собственно, когда? Не правильнее ли сказать «если»? «Если я опять начну летать, я обязательно посмотрю на небо…»

Привал сделали на небольшой полянке. Когда стемнело, к ним присоединилось еще несколько человек. Мур с интересом вгляделся в них, он надеялся найти соотечественника. Но двое из них были местные крестьяне – фламандцы, двое – французы. Пятый партизан оказался русским, совсем молодой парнишка, его звали Ловычин. Мур никак не мог выговорить это русское «ы», вбитое, как гвоздь, в самую середину фамилии. Фламандцы, Ян и Питер, развели костер. Один из французов, Амедей, вынул губную гармонику и приложил к губам. Урс погрозил ему пальцем, Амедей вздохнул и сунул гармонику в карман. Другой француз, Жан, высокий, худой, нервный, шагал по поляне. Дойдя до края, он резко поворачивался и шагал обратно. Урс неодобрительно смотрел на него. Видимо, это неспокойствие перед операцией неприятно действовало на Урса. Но он ничего не сказал Жану.

Наконец они пошли. Снова погрузились в хвойное безмолвие леса. С ветвей падали снежные хлопья, сгоняемые щелчками ветра. Погода переменилась. С неба валилось нечто, уже переставшее быть снегом, но еще не ставшее дождем. Брандис тихо чертыхнулся. Урс сказал:

– Ничего, это лучше. Суматоха в природе нам на руку.

Он приказал держаться поближе друг к другу, чтобы не разбрестись в темноте. Снег, который обычно виден даже ночью, потемнел от влаги и перестал отсвечивать.

Шли, шли, хлюпали по рыхлому снегу. Мур вдруг наткнулся на Брандиса. Тот шепнул:

– Стоп.

Урс пересчитал всех, тыча каждого в плечо, шепча при этом:

– Здесь будем ждать их.

– Долго? – спросил Мур.

– Они пойдут на рассвете.

Ветер и дождь смыли снег с ручья, и в рассветной полутьме он смутно синел между деревьями. Было тихо, и только слышались осторожные хлюпающие шаги немцев по некрепкому льду. Мур напрасно напрягал зрение, он видел неясное движение теней, не более того. Большим пальцем он нащупывал предохранитель пистолета. Урс запретил открывать огонь, боялись угодить в мельника.

Мур ощутил легкий зуд в чувствительном кусочке кожи между бровями. Ему было знакомо это нервное напряжение, оно собралось в переносице и в полутьме пыталось заменить зрение. Это было зрение слепых, радар, орган летучих мышей, реликт, остаток древнего чувства…

Внезапный грохот смял эти обрывки мыслей. Партизаны взорвали лед позади немцев, чтобы отрезать им путь к отступлению. Пошла трескотня из автоматов.

И вдруг заговорили птицы – свист, щебетанье. Мур не успел удивиться этому птичьему концерту посреди боя – чья-то мощная рука пригнула его к земле. Внезапно он понял: этот птичий посвист издавали пролетающие пули. Он ведь никогда не был в наземных стычках. А там, в небе, трассирующие пули были безголосыми, все заглушал рев мотора.

Наконец Брандис отпустил его.

– Где Урс? – спросил Мур, растирая замлевшую шею. – Он сказал: «Ни на шаг от меня», а сам исчез.

– Он пошел выручать мельника, боится, что немцы пристрелят его, – сказал Брандис в своей обычной спокойной манере, словно они безмятежно беседовали, сидя в уютных креслах где-нибудь в гостиной у камина. Потом прибавил: – А мне поручил быть возле тебя.

Мур вскочил и, прежде чем Брандис успел остановить его, побежал вперед, к ручью. Брандис побежал за ним, пригибаясь под пулями, шмыгавшими меж деревьев.

Мур прыгал с льдины на льдину. Он уже различал мощную фигуру Урса. А рядом с ним маленького бородатого крестьянина.

Он подбежал к Урсу. Два убитых немца валялись на льду, один вниз лицом, другой на правом боку. Урс сказал:

– Цел? Ну слава богу. Сегодня же пустим тебя по Комете.

– А где ребята? – спросил Брандис.

Урс махнул рукой в сторону леса:

– Побежали догонять мофов. А ты оставайся. Работы много. Надо его спрятать. – Он кивнул в сторону мельника. – Потом отведем Мура на этап, больше ему задерживаться нечего.

Радостное чувство нахлынуло на Мура. Он не думал о трудностях пути. Он видел конец его – Англию! И с нежностью посмотрел на Урса.

– Пойдем! – сказал он в счастливом нетерпении своем.

– Погоди, – сказал Урс, – нам надо прежде раздеть их.

Мур не понял. Урс указал кивком головы на трупы двух немцев, разметавшихся на льду.

– Противная работа, – продолжал Урс, – да что поделаешь – нам нужны немецкие мундиры и документы.

– Я готов! Я могу! – с радостной охотой сказал Мур.