– Существует течение, называемое антиглобализмом, сторонники которого утверждают: если богатые и сильные страны добровольно не поделятся с бедными и слабыми – мир ждут глобальные потрясения…

– Если они исходят именно из этого, то это выглядит вполне разумно. Повторяется как бы история с капитализмом. В начале двадцатого века капиталистам стало ясно, что не будет им покоя в стране, где бедные брошены на произвол судьбы. И капитализм (вопреки Марксу) выжил, в частности, и потому, что богатые отказались от абсолютной власти над обществом и стали делиться с бедными.

– А теперь выясняется, что делиться надо не только в пределах какой-либо одной страны, а в пределах всей планеты?

– Да. Сильно подозреваю, что именно этим все и закончится.

Писатели и критики – об Аркадии Натановиче Стругацком

Вечер 13 октября 1991 года

Андрей Балабуха (писатель, критик, Санкт-Петербург):

– Когда я получил в свои руки первую книгу Стругацких – а мне было 13 лет, – я сразу понял, что для меня вся наша фантастика – это прежде всего Стругацкие. Все мы – мое поколение, по крайней мере, – вышли из творчества братьев Стругацких и стали писателями благодаря им…

Александр Щербаков (писатель, переводчик, Санкт-Петербург):

– Стругацкие – это альфа и омега нашей фантастики. Это люди, которые сделали мою жизнь. Это была крыша, под которой мы могли приходить и жить. Это была часть моего существа, которая была больше, чем я сам. А теперь этой части не стало. Как будто обвалился целый материк…

Ольга Ларионова (писать, Санкт-Петербург):

– Что-то случилось с фантастами – уходят один за другим, все быстрее и быстрее, корифеи и начинающие, знаменитые и бесталанные. Но вот ушел Аркадий Стругацкий – и разом появилось ощущение, что не осталось больше никого…

Владимир Гопман (критик, Москва):

– Наше поколение (и не только, конечно, наше) выросло на книгах Аркадия и Бориса Стругацких. Мы знали эти книги буквально наизусть, говорили цитатами из Стругацких – эти фразы были нашим паролем, по которому мы узнавали друг друга, как члены какого-нибудь тайного ордена, – узнаем и сейчас. Быков, Юрковский, Горбовский, дон Румата – как много мы, школьники начала 60-х, взяли из их опыта, жизненной философии, взглядов и пристрастий, оценки людей и событий…

Андрей Столяров (писатель, Санкт-Петербург):

– Кончилась целая эпоха…

(с комментариями Бориса Стругацкого)

В лихой своей армейской юности Аркадий Натанович с товарищами офицерами был любитель ездить на базар (другие версии – в винно-водочный и книжный магазины) на танке (другая версия – на бронетранспортере), вызывая у глубоко штатских окружающих, у кого – недоумение, у кого – неудержимое веселье.

1976 год. В Союзе писателей СССР идет заседание комиссии по фантастике. Обсуждается издательская политика издательства «Молодая гвардия» и лично заведующего редакцией фантастики Ю. Медведева, делавшего все возможное и невозможное, чтобы в «Молодой гвардии» Стругацкие не печатались.

Слово берет Аркадий Натанович. Это буря в пустыне. Он бросается в атаку, как бесстрашный бультерьер из рассказа Сетон-Томпсона.

После заседания критик Владимир Гопман спрашивает Стругацкого:

– Аркадий Натанович, ну что вы на них полезли, у вас же в «Молодой гвардии» книжка должна выйти!

– Не могу. Суку надо бить. Обязательно надо бить суку!

Говорить о блокаде Аркадий Натанович очень не любил. Иногда говорил только, что там было слишком страшно, чтобы об этом рассказывать.

После блокады – он был вывезен из осажденного Ленинграда в самом ее конце – Аркадий Натанович потерял почти все зубы. И знаменитые усы он отпустил не столько для красоты, сколько для того, чтобы замаскировать отсутствие передних зубов. Однако лишь близкие знали об этом. Аркадий Натанович сумел научиться говорить так, что нечасто видящие его ни о чем не догадывались.

Середина 70-х. Денег нет ни у Аркадия Стругацкого – его с братом прозу не печатают совсем, ни у его друга, переводчика с вьетнамского Мариана Ткачева, – его печатают очень и очень редко. Тем не менее, всегда, когда Мариан Ткачев уезжает из Москвы, Аркадий Натанович звонит его жене и спрашивает:

– Инна, скажи честно: деньги еще есть или уже кончились?

И надо было не просто ответить, что деньги есть, а ответить не задумываясь. Иначе Аркадий Натанович мог привезти последние, а домой возвращаться через весь город пешком – мелочи на обратную дорогу у него могло не оказаться.

Дочь Аркадия Натановича Мария ждала ребенка. Аркадий Натанович после долгих уговоров позвонил Мариану Ткачеву:

– Марик, ты знаешь. Маша скоро должна родить… а у тебя жена работает в Институте акушерства и гинекологии… может быть, можно Машу туда устроить?..

– О чем ты говоришь, Натаныч?! Конечно!

Родился внук. Инна Ткачева позвонила Стругацкому:

– Аркадий, у тебя внук. Можешь приехать посмотреть.

Жена Ткачева вынесла в приемный покой запеленутого мальчика.

Аркадий Натанович взглянул на внука – и побледнел.

С воплем: «Он какой-то красный! Он, наверное, больной! Не жилец!» Аркадий Натанович бросился прочь из приемного покоя. За ним бежала Инна Ткачева с внуком и кричала: «Аркадий, остановись! Они все такие! Они все красные!» – а за ней – врачи с книжками, которые кричали: «Аркадий Натанович, дайте, пожалуйста, автограф!»

Вопрос из зала:

– Вы над чем-нибудь сейчас работаете?

А.Н. Стругацкий, сердито:

– Конечно, работаю. Не могу же я 24 часа в сутки водку пить.

Вопрос из зала:

– Скажите, как вы относитесь к постановлению партии и правительства об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом?

А.Н. Стругацкий начинает бормотать что-то невнятное, что, конечно, дело нужное, правильное… Потом, вздохнув:

– Вообще-то вопрос не по адресу. Я же – потребитель этой гадости…

Вопрос из зала:

– Говорят, вы встречались с Лемом. Расскажите об этой встрече.

– Да, когда я был в Чехословакии на Чапековском конгрессе, я встречался и разговаривал с Лемом. Скажу вам честно: ничего особенного…

Шум в зале, смех, возглас: «Так ему!»

– Нет, вы меня неправильно поняли. Разговор был заурядный. А писатель он, конечно, гениальный…

Аркадий Натанович Стругацкий в галстуке – это просто фантастика. Никто и никогда не видел его в галстуке. Рубашка летом, свитер под пиджак зимой – вот высшая степень светскости, которую он себе позволял. Иногда, когда действия его врагов были особенно вопиющими, он приходил в бешенство и кричал на весь дом: «Я этого так не оставлю! Я в ЦК пойду! Где мой галстук?!»

В ЦК – действительно ходил. Но галстука в доме не было.

Аркадий Натанович Стругацкий был не самым дисциплинированным курсантом. Иногда он попадал на «губу». Однажды сквозь окно камеры на гауптвахте он увидел: к зданию подрулило два американских «доджа-три-четверти», и из машин веселые офицеры начали выгружать диковинки: пиво, редкие грузинские вина, сыры, колбасы, копченую рыбу, дичь… Вскоре дверь камеры открылась, и все это великолепие внесли к арестантам. Оказалось, Стругацкий сидел на «губе» вместе с сыном маршала Конева. Мать чада тайком от отца решила подкормить отпрыска. Начался пир. Когда провизия кончалась, «доджи» подвозили новую. Когда же кончился срок отсидки, курсанты не хотели покидать гауптвахту.