— У меня было только двое детей, сэр, сын и дочь. Дочь умерла в младенчестве, сын мой вырос, но я через него лишился моего места. Я сделал для него все, что мог. Я определил его в хорошую контору в Лондоне. Его не хотели взять без денежного обеспечения. Я боюсь, что это было неблагоразумно, по у меня не было богатых друзей, которые могли бы помочь мне, я, сам поручился за него. Сын мой оказался дурным человеком, сэр. Он, может быть, вы поймете меня, если я скажу, что он поступил нечестно. Его хозяева согласились по моей просьбе отпустить его без судебных преследований. Я просил очень усердно, я любил моего сына Джэмса, взял его домой и употреблял все силы, чтобы исправить его. Он не хотел остаться со мной, он опять отправился в Лондон, он, извините, сэр, боюсь, что я все перепутываю, боюсь, что я отступаю от главного пункта…
— Нет, нет, — ласково сказал Мидуинтер, — если вы считаете нужным рассказать мне эту печальную историю, рассказывайте, как хотите. Вы видели вашего сына после того, как он уехал от вас в Лондон?
— Нет, сэр, он еще в Лондоне, сколько мне известно. В последний раз, как я имел о нем известие, он зарабатывал себе пропитание не весьма честным образом. Он служил в Частной Справочной Конторе на Шэдисайдской площади.
Он сказал эти последние слова очень рассеянно, осматриваясь вокруг в замешательстве и напрасно стараясь отыскать потерянную нить рассказа.
Мидуинтер сострадательно помог ему.
— Вы мне говорили, — сказал он, — что вы лишились места по милости вашего сына. Как это случилось?
— Вот каким образом, сэр, — отвечал Бэшуд, с волнением возвращаясь к надлежащему пункту. — Его хозяева согласились отпустить его, но они обратились к его поручителю — это был я. Конечно, их порицать нельзя, это поручительство покрывало их потерю. Я не мог заплатить всего, я должен был занять. Мой кредитор стал преследовать меня. Это, конечно, жестоко, но так как ему нужны были деньги, он, конечно, поступал справедливо. Но, верно, и другие джентльмены сказали бы то же, что сказал сэр Джон; наверно, и другие не захотели бы оставить управителя, которого преследовала полиция и мебель которого продавали за долги. Вот как это кончилось, мистер Мидуинтер! Я не стану задерживать вас долее, вот адрес сэра Джона, если вы желаете обратиться к нему.
Мидуинтер великодушно отказался взять этот адрес.
— Благодарю вас, сэр, — сказал Бэшуд, вставая. — Кажется, не о чем более говорить, кроме как… Мистер Педгифт поручится за меня, если вы желаете узнать о моем поведении с тех пор, как я служу у него. Я очень обязан мистеру Педгифту, он иногда бывает несколько груб со мной, но если бы он не взял меня в свою контору, я, кажется, поступил бы в богадельню, когда оставил сэра Джона, — я так был разбит душой.
Он поднял свою грязную шляпу с пола.
— Я не буду долее задерживать вас, сэр, я с удовольствием зайду, если вы желаете подумать, прежде чем решитесь.
— Мне не нужно думать после того, что вы мне сказали, — горячо отвечал Мидуинтер, вспоминая то время, когда он рассказывал свою историю мистеру Броку, и ждал великодушного слова, как теперь ждал человек, находившийся перед ним. — Сегодня суббота, — продолжал он. — Можете вы дать мне первый урок в понедельник утром? Извините, — прибавил он, перебив многоречивые выражения мистера Бэшуда, в которых он выражал свое согласие, и остановив его, когда он выходил из комнаты, — нам надо решить еще одно, не так ли? Мы еще не говорили о вашем вознаграждении в этом деле, то есть об условиях.
Он с некоторым замешательством намекал на денежную часть предмета. Бэшуд, все ближе и ближе подвигаясь к двери, отвечал с еще большим замешательством:
— Сколько-нибудь, сэр, сколько вы сочтете нужным. Я не стану задерживать вас долее… Я предоставляю это решить вам и мистеру Армадэлю.
— Я пошлю за мистером Армадэлем, если вам угодно, — сказал Мидуинтер, провожая Бэшуда в переднюю, — но я боюсь, что он так же малоопытен в этом, как и я. Может быть, если вы не против, мы спросим мистера Педгифта?
Мистер Бэшуд с жаром ухватился за последний намек, все подвигаясь к парадной двери.
— Да, сэр, о, да-да! Никто не может знать этого лучше мистера Педгифта. Пожалуйста, не беспокойте мистера Армадэля!
Его водянистые глаза сделались совершенно дики от нервного испуга, когда он обернулся при свете лампы, висевшей в передней, сделать эту вежливую просьбу. Если бы послать за Аллэном, было бы то же, что спустить с цепи свирепую собаку. Мистер Бэшуд едва ли мог бы быть более испуган.
— Желаю вам доброго вечера, сэр, — продолжал он, выходя. — Я непременно буду в понедельник утром, я надеюсь.., я думаю.., я уверен, что вы скоро научитесь всему, чему я могу научить вас. Это нетрудно. О! Совсем нетрудно. Желаю вам доброго вечера, сэр. Прекрасная ночь, да, прекрасная ночь для того, чтобы возвращаться домой!
С этими словами, не замечая в своем замешательстве протянутой руки Мидуинтера, он шумно спустился со ступеней и исчез в ночной темноте.
Когда Мидуинтер повернулся, чтобы вернуться в комнату, дверь в столовой отворилась, и его друг вышел к нему в переднюю.
— Ушел мистер Бэшуд? — спросил Аллэн.
— Ушел, — отвечал Мидуинтер, — рассказав мне очень печальную историю и заставив меня стыдиться, что я сомневался в нем без причины. Я условился, что он даст мне первый урок в понедельник утром.
— Хорошо, — сказал Аллэн. — Вам нечего бояться, старикашка, что я стану прерывать ваши занятия. Наверно, это впечатление ошибочно, но мне не нравится мистер Бэшуд.
— Наверно, мое впечатление ошибочно, — отвечал Мидуинтер несколько сердито.
В воскресенье утром Мидуинтер вышел в парк, ожидая почтальона, в надежде получить письмо от мистера Брока.
В обыкновенный час почтальон явился и подал ожидаемое письмо Мидуинтеру. Он распечатал и прочел:
"Любезный Мидуинтер, я пишу более для того, чтобы успокоить вас, а не потому, чтобы я мог сказать вам что-нибудь определенное. В моем последнем торопливом письме я не имел времени сказать вам, что старшая из двух женщин, которых я встретил в Кенсингтонском саду, пошла за мной и заговорила на улице. Кажется, я могу назвать то, что она говорила, не делая ей несправедливости, цепью лжи с начала до конца. По крайней мере, она утвердила меня в подозрении, что затевается что-то недоброе, для чего Аллэн предназначен быть жертвой, и что первым двигателем заговора является та самая гнусная женщина, которая помогла замужеству его матери и ускорила ее смерть.
Будучи убежден в этом, я не колебался сделать для Аллэна то, чего не сделал бы ни для кого на свете. Я оставил мой отель и поселился с моим старым слугой Робертом в доме, напротив того дома, в котором живут обе эти женщины. Мы попеременно наблюдаем за ними — чего, как я уверен, совершенно они не подозревают — и день и ночь. Все мои чувства, как джентльмена и пастора, возмущаются против подобного занятия, но делать нечего. Я должен или нарушать таким образом уважение к самому себе, или предоставить Аллэну с его легкомысленным характером защищаться против негодной женщины, которая, как я твердо убежден, готовится воспользоваться самым бессовестным образом его слабостью и молодостью. Просьба его умирающей матери не выходит у меня из головы, и да поможет мне Господь, а я теперь унижаюсь в моих собственных глазах вследствие этого.
За мою жертву уже было некоторое вознаграждение. Сегодня, в субботу, я приобрел огромную выгоду — наконец видел лицо этой женщины. Она выходила с опущенной вуалью и воротилась домой. Я видел ее лицо без вуали у окна, а потом опять на балконе. Если представится случай описать ее подробно, вы будете иметь это описание. Теперь мне нужно только сказать, что ей на вид тридцать пять лет и что она совсем не так хороша собой, как я ожидал, сам не зная почему.
Вот все, что я теперь могу сказать вам. Если ничего более не случится до понедельника или до вторника, мне ничего более не остается, как обратиться к моим нотариусам за помощью, хотя мне очень не хочется доверить это щекотливое дело в чужие руки. Оставив, однако, в стороне мои чувства, дело, которое было причиной моей поездки в Лондон, так важно, что им нельзя пренебрегать долее, так как я пренебрегаю им теперь. Во всяком случае, будьте уверены, что я уведомлю вас о том, что будет, и считайте меня искренно вам преданным.