— Да.

Он так спокойно произнес это «да», что мне стало не по себе. И вдруг его словно прорвало:

— Люди — это те, кто способен принимать решение, оценивать свои поступки и отвечать за них. Человекообразные с рабской психологией не способны на это. И я не могу назвать полноценными людьми вчерашних типов. Не могу, и все! Они ценят лишь физическую силу и деньги как эквивалент той же силы. Малейший проблеск мысли вызывает у них панику, которую они стремятся тут же заглушить алкоголем, наркотиками, грохотом дикой музыки и жестокостью...

Мальчишка в некогда белом фартуке подметал между столиками, на которых растопыривали ножки перевернутые стулья. По-утреннему еще не слишком жаркое ярко-голубое небо. Пыльноватая, но еще бодрая, тоже утренняя, листва. Птички, купающиеся в пыли. Тощая собака, лежащая на ступеньках, лениво зевнула и зажмурилась от солнечного зайчика... Кофе щедро дарило душистый густой аромат, а мужчина, который был мне определенно симпатичен, страстно читал лекцию по психологии.

Но это даже хорошо, подумала я, что он рассуждает на отвлеченные темы: скорее всего он холост, иначе бы непременно начал жаловаться на свою «прекрасную половину» и толковать об одиночестве вдвоем. Хотя сейчас мне вовсе нет дела до его семейного положения, все равно лучшего общества у меня здесь не предвидится. Местные «приличные» дамы наверняка держатся очень закрытым кружком: какая-нибудь ассоциация любителей животных или вегетарианской кухни... Мне несказанно повезло встретить в этой глуши доктора Эньяроша. Он же просто соскучился по умным разговорам! Надо постараться быть снисходительной, ведь на самом деле можно ошалеть, если все дни проводить в компании причудливого мсье Сашеля, а вечера — среди Биллов, Хулио и Педро.

—...Им нужны готовые схемы и решения. Им нужно, чтобы за них все решал кто-то другой... — продолжал рассуждать Эньярош, а я думала о том, что мужчины всегда стараются поразить женщину своей мощью — физической или мощью небывалого интеллекта, хотя нам нужно лишь немного восхищения и заботы...

Мощь физическую он, можно сказать, явил вчера, стало быть, сегодня — черед интеллекта, но неужели мужчине и женщине больше не о чем поболтать в такое приятное утро? Конечно, мы не на курорте, нас обоих ждет работа, но зачем тратить минуты отдыха на тяжеловесную философию? Ты же археолог, парень, подумала я, вот и рассказал бы мне о каком-нибудь занятном случае на раскопках, а пофилософствовать прекрасно можно было о том, как мы похожи: я роюсь в архивах, а ты — в земле. Что попусту рассуждать о несовершенстве людского рода?

—...Они исполнят любой приказ, потому что не считают себя ответственными за результаты. Они живут по законам стаи. Им так удобнее: никто не отвечает ни за что.

— По-моему, все дело в уровне культуры, образования. — Банальностью я попыталась закрыть не менее банальную унылую тему.

— Вовсе нет.

Он вытащил сигареты и предложил мне. Я отказалась — никогда в жизни не испытывала потребности в табаке.

— Завидую вам, — сказал он, пригубил кофе и снова вернулся к своей лекции. — Я тоже считал так раньше, пока однажды до меня не дошло, что все это, с одной стороны, позволяет сделаться более «уважаемым волком» в стае, а с другой, диктует необходимость большей жестокости и цинизма, чтобы удержаться на своей ступеньке. Стая уничтожает не только непокорных, но и слабых. Не убьешь ты — убьют тебя. Все держится на страхе и безнаказанности смерти, потому что только существо с рабской психологией испытывает удовольствие, мучая и убивая.

— Значит, или человек, или человекообразное существо? — Он все-таки втянул меня в спор, хотя еще со студенческой скамьи я старалась держаться подальше от подобных дебатов. Они неизменно заканчивались ссорой, а ссориться с Игнасио мне вовсе не хотелось. Но мне категорически не нравились его суждения! — По-моему, ваша теория попахивает шовинизмом.

— Ничем она не попахивает, потому что любой может стать человеком, если сознательно этого захочет. Если ежедневно и ежечасно будет изживать инстинкты стаи и рабский образ мышления.

— Кажется, это уже из русской классики? — Туше, приятель, подумала я, я тоже почитывала кое-какие книжки!

— Возможно. — Он пожал плечами.

Наверное, тут было бы уместно поставить точку, тем не менее я дерзко спросила:

— Значит, я веду себя по-рабски, если приехала в здешний архив не по своей воле, а по распоряжению начальства?

— Мисс Люно, — он наклонил голову и доверительно заглянул мне в глаза, — вашим начальством руководило само Небо: во-первых, свалка мистера Сашеля давным-давно требует наведения порядка, а во-вторых, иначе я бы никогда не повстречал вас...

— Простите, Игнасио, вы не торопите события?

— Вы считаете, что я должен был сказать вам это еще вчера? Неужели вы не поняли сами?

— То есть вы бы не пришли мне на помощь, если бы я вам не понравилась?

— Конечно.

— И вы бы спокойно смотрели, как эти мерзавцы издевались бы над любой другой женщиной?

— Женщина их круга сочла бы такое поведение не издевательством, а, напротив, — талантным и остроумным ухаживанием. Вы другой масти, это видно сразу.

— А вы?

— Я? Может быть — джокер, а может быть — крупье... Еще кофе?

— Самоуверенности вам не занимать, мистер Крупье! — От кофе я отказалась.

— Спасибо за комплимент, мисс Люно, — неожиданно поблагодарил он. — Отныне я ваш должник. — И вдруг умело поцеловал мою руку.

Вот так-то гораздо лучше, подумала я, а то какие-то стаи, законы, психология...

— Хотите, я помогу вам разгребать пыль веков, мисс?

Мсье Сашель сначала настороженно, а потом уже и покровительственно отнесся к тому, что мы с «просто Игнасио» начали вместе хозяйничать в его владениях. Бутылочка дорогого виски, которую он как бы незаметно от меня вручил старику, сыграла тут не последнюю роль.

Конечно, работенка предстояла мне не из легких, но, когда Игнасио стал моим добровольным помощником, у меня вдруг действительно появилось ощущение, что я в отпуске, а разбираю архив лишь для собственного удовольствия. Впрочем, еще за утренним кофепитием я почувствовала нечто похожее на аромат приближающегося курортного романа.

Что ж, архивный роман тоже совсем неплохо, особенно с учетом того, что моего философствующего кавалера почему-то откровенно боятся местные удалые парни. К тому же Игнасио очень интересный мужчина — если привести в порядок его прическу и одеть без этой нарочитой интеллигентской небрежности. Впрочем, он и без того красивее всех ученых мужей, с какими мне по разным причинам приходилось сталкиваться.

Природа достаточно скупа, чтобы награждать человека умом и красотой одновременно. Эту истину я знала хорошо, но тем не менее никогда не могла пересилить себя: например, поцеловаться, я уж не говорю о большем, с умным, но некрасивым парнем. Потому-то мои любовные связи неизменно обрывались после двух-трех встреч: терпеть рядом с собой красивого дурака ради секса я тоже не могла, да и они, мои непродолжительные красавцы, какими бы ограниченными ни были, тоже искали себе подружку, которая бы восхищалась их интеллектом, а вовсе не такую требовательную, как я.

Так что Эньяроша я вполне могла считать подарком судьбы во всех отношениях: безопасность — раз, общие профессиональные интересы — два, наверняка симпатия ко мне, — а больше-то не к кому! — три, впрочем, как и у меня... И большой-пребольшой плюс ко всему вышеизложенному — очень привлекательная внешность!

И я чувствовала, что неумолимо влюбляюсь в Игнасио: в его горящие глаза и разумные суждения, в его радость, когда мы вдруг находили какой-нибудь совершенно невероятный документ или неизвестное письмо. Мы не только переставляли дела, но еще и сверяли их с описями, уточняя номера и содержание. И нам обоим было совсем не скучно рыться в архивной пыли: мир за стенами архива нам казался гораздо скучнее, потому что в каждом томе и в каждой папке нас могло ждать открытие.

К вечеру мы были уже на «ты». Иначе и не могло быть, потому что, когда уже в самом конце дня я ставила на верхний ярус обследованные подшивки документов, я опрокинулась на Игнасио вместе с ветхой стремянкой и грудой толстенных дел, за которые я судорожно цеплялась при падении, невольно вытягивая их с полок.