— Ты о'кей? — О чем еще мог спросить меня мужчина, избегающий говорить по-французски?

— А ты?

— О'кей! — Он потер правое предплечье и поморщился, глухо выдохнув: — Ух!

— Повредил руку? Больно? — Я попыталась притронуться к его предплечью, но он дернулся в сторону и снова поморщился.

— Ерунда.

— Что вы мне тут устроили?! Помощнички! — Явившийся на шум мсье Сашель гневно взирал красноватыми глазками на раскиданные тома и сломанную лестницу. — Это все из-за вас, мадемуазель! Говорил же я вам, что посторонним в хранилище не место! У меня тут был образцовый порядок! Чистота и симметрия! Где я теперь возьму новую стремянку?

От расстройства старик, естественно, полез в карман за бутылкой, а Эньярош молча и виновато принялся поднимать дела и ставить их на полки. Мсье Сашель шумно дышал и презрительно наблюдал за его действиями, а я вдруг увидела, как сквозь тонкую ткань рубашки Игнасио потихоньку проступают алые бисеринки.

— Боже мой! Игнасио! Да у тебя же кровь! — Я выхватила из его рук очередную порцию подшивок. — Вы разве не видите, мсье Сашель, у него что-то с рукой?!

— Никак сломал, сынок? — Старик вдруг сделался ужасно заботливым. — Что же ты сразу-то не сказал? Лестницей, никак, зацепило? А ну-ка покажи! Давай, давай, снимай рубаху!

Эньярош явно чувствовал себя очень неловко. Он попытался отшутиться, но Сашель настоял на своем:

— Нечего тут кочевряжиться! Может, тебе врач нужен? Быстро показывай! Тоже мне, девица! Рубаху скинуть стесняется!

Эньярош растерянно посмотрел на меня, зачем-то снял очки и только потом — рубашку.

— Да с такой-то фигурой я бы вообще голышом ходил! — восхитился старик.

Торс Игнасио действительно мог поспорить с античными образцами, но его обладатель виновато улыбался и не мог поднять от пола глаз, пока мсье Сашель обследовал травму: огромную, от плеча до локтя, ссадину со стремительно набухающим по краям синяком.

— Поболит, — поцокал языком мсье Сашель, — прямо на мышцу пришлось. А кости целы.

— Может, все-таки сходить сделать рентген? — предложила я, не особенно доверяя доморощенному целителю.

— Господа, ну честное слово, — наконец подал голос Игнасио, — ну все пройдет. Ничего особенного... Пустяки...

— А то! — согласился старик и опять полез в карман. — Давай, дочка, принеси-ка льда, а я пока немножко полечу доктора Эньяроша. Это ж надо, такого кавалера чуть не угробили! — Старик звонко похлопал Игнасио по здоровому плечу и протянул ему бутылку, в которой оставалось еще достаточно. — Хлебни-ка, сынок, для бодрости.

Я стрелой полетела в отель, намереваясь раздобыть лед в баре, и только на улице поняла опрометчивость своего поступка. За ближайшим к дороге столиком сидели Билл, Хулио и громадина Педро. Я замедлила шаги, но они подобострастно пожелали мне доброго дня, как если бы были у меня на содержании!

У стойки бара я попросила лед, объяснив в двух словах, зачем он мне нужен. Бармен понимающе кивнул, где-то под прилавком зачерпнул лед миской и принялся заворачивать его в полотенце. Неожиданно мужчина, потягивающий у стойки текилу, шепнул мне нечто двусмысленное. Я с негодованием отшатнулась. И вдруг словно из-под земли возле любителя текилы очутился Педро. Просто невероятно! Откуда он взялся? В следующую секунду любитель текилы уже перебирал в воздухе ногами, потому что ручищи Педро подняли его за грудки со стула и какое-то время подержали над полом.

— Понял? — спросил Педро.

— Ага... — пролепетал почитатель текилы.

— Смотри у меня. — Педро вернул его на стул, продемонстрировав мне улыбку, звуком и ароматом весьма похожую на улыбку тигра.

Бармен изумленно вытаращил глаза. Я пожала плечами, поблагодарила за лед и положила на стойку несколько монет.

— Подарок фирмы. — Бармен старательно улыбнулся, глядя почему-то мимо меня, и отодвинул деньги.

— То-то, — пробасил Педро за моей спиной.

— Мсье Эньярош мог бы стать укротителем тигров.

Я прикладывала лед к руке Игнасио, а мсье Сашель маленькими глоточками экономно допивал виски, с интересом внимая моему рассказу о прирученном Педро и компании.

— Может быть, ты их попросишь, дочка, сколотить завтра мою лестницу? — предположил старик.

— Не думаю, мсье, чтобы эти парни умели держать в руках еще что-то, кроме оружия и стакана, — фыркнул Игнасио. — Лучше поискать настоящего плотника, а еще лучше... я сам завтра куплю для вас новую стремянку.

Надо же, какую публику одним лишь взглядом умеют укрощать доктора археологии из университета Боготы...

Я вспомнила это все, потому что сейчас этим же самым «магическим» взглядом Игнасио смотрел на бразильского психиатра доктора медицины сеньора Марегу. И тот путался и сбивался. А может быть, взгляд Игнасио ни при чем? Просто Марега тоже плохо знает французский?

Конечно, я вправе спросить Игнасио, почему ему не понравился Марега, но вдруг он опять начнет разглагольствовать про стаю, рабскую психологию и прочее? Ведь после того разговора за кофе мы больше ни разу не возвращались к этой теме.

Нам и без того было о чем поговорить: весь вчерашний день до позднего вечера мы проторчали в архиве. И чем больше мы стремились навести порядок, тем больше, по мнению мсье Сашеля, возникало хаоса. Описи, документы, подшивки, тома не только словно размножались с каждым часом, но и самостоятельно перебирались с одного стеллажа на другой. А сегодня утром я даже начала подозревать архивариуса в том, что он ночью тайно проник в свои владения и снова переставил все как попало. Да еще эта груда дел, выдернутых мною вчера со стеллажа, когда я падала...

Сегодня Игнасио не позволил мне скакать по новенькой лестнице и взбирался наверх сам, а я всякий раз невольно любовалась его отличной фигурой и ловкими движениями, хотя я видела, что его ушибленное плечо дает о себе знать. И нам опять было очень хорошо вместе, как если бы мы провели романтическую ночь и предвкушали ее повторение. Но на самом деле все было не так.

Вчера вечером, когда мсье Сашель «подлечил» Игнасио и мы все вместе, к великой радости старика, поужинали, мне стало казаться, что мы все давние друзья, если не родственники. Но едва лишь архивариус раскланялся и ушел, как между мной и Игнасио словно выросла невидимая перегородка. Да, мы вместе побродили по улочкам, даже пошли в кино на какую-то межгалактическую чушь.

Мы сидели рядом в темноте кинозала. Я чувствовала его дыхание и все ждала, когда же он обнимет меня. Глупо, но мне ужасно хотелось прижаться к его груди, ощутить прикосновение его рук. На экране все взрывалось и грохотало, и я как бы ненароком положила свою голову ему на плечо.

Он судорожно вздрогнул и отстранился. Только сейчас я сообразила, что это же пострадавшее плечо!

— Больно? — виновато прошептала я. — Извини.

— Что ты, все хорошо...

Но он так и не решился ни на что большее, чем погладить в темноте мою руку. За весь вечер он не рассказал ничего о своей жизни и ни разу не поинтересовался моей, как будто до нашей встречи в этом самом Эдуаре ничего не существовало. Не пригласил в свой номер и не зашел в мой.

Мы церемонно попрощались у дверей, а потом в постели я мучалась над неразрешимым вопросом: почему, мы же взрослые люди и явно небезразличны друг другу? Надо было спросить впрямую? А если у него мужские проблемы, и я поставила бы его в унизительное положение... Или он настолько старомоден и боится обидеть меня? Что ж, хорошо, если так.

Утром мы встретились в архиве, Игнасио принес новую стремянку и опять нам было очень весело разбирать эту самую вчерашнюю кучу. В ней-то мы и обнаружили дневник Бонвояжа, он выпал из развязавшейся папки с документами почему-то мобилизационной комиссии за тысяча восемьсот семьдесят первый год в тот момент, когда мсье Сашель, умиляясь, назвал нас «голубками».

И «голубок» Игнасио неожиданно расцеловал меня. Нет, не так, как мне бы хотелось: он всего лишь совсем по-братски несколько раз чмокнул меня в обе щеки и потащил дневник на свой стол, как драгоценную добычу. Но вдруг это стало бы прелюдией ужина при свечах в моем номере? А тут является этот умопомрачительный во всех отношениях Марега...