— Не выйдет, Майк, — мрачно сказала она. — Я ведь подписала эти бумаги.

— Черт, — на щеках Майка пылал гневный румянец. — Да, ты подписала это подлое соглашение, обязавшись пять лет не вступать в конкуренцию с «Мотеком».

— И если я снова начну дело.

— То этот спрут его задушит. Она заморозят выплаты, причитающиеся тебе за твою долю в «Джолэй».

— Вот поэтому я и продала квартиру. — Теперь она пыталась его ободрить, но по-прежнему чувствовала себя слабой, беспомощной. Подниматься на башню легче, чем упасть с нее и взбираться снова.

— Майк, не обижайся, но я хочу побыть одна и обо всем подумать.

— Ты всегда хотела быть одна, — горько сказал он.

Ви посмотрела на него изумленно.

— Я тебя чем-то обидела?

— Нет. Это просто… — Он как будто говорил сам с собой, и не окончил фразы. «Вот теперь, — подумал он, — я могу обнять ее, пока она слаба и уязвима. Она станет моей». — Ви! — воскликнул он. — Я…

Он шагнул к ней и остановился.

— Да?

«Нельзя, — запретил он себе. — Я любил сильную, гордую женщину, и я не хочу воспользоваться минутой ее слабости. Если она уступит мне, это будет не из любви. Я подожду, пока она снова станет сама собой, станет сильной. Я хочу, чтобы меня полюбила подлинная Ви». — Ничего, — сказал он вслух. — Я ухожу. Но, Ви…

— Да…

— Когда ты захочешь чего-то от меня… я сделаю для тебя все…

Она взяла в свои ладони его лицо. — Я знаю, — сказала она нежно. — Ты — самый дорогой мне человек… Я тебя очень люблю…

Она поцеловала его в кончик носа.

Он не пытался поцеловать ее и молча вышел.

Она снова встала у окна и смотрела на деревья внизу. Летел легкий снег, превращая парк в картину художника-импрессиониста.

«Я — словно мой отец, — думала Ви. — Блестящее начало в ранней юности. Яркий расцвет: у отца в Париже, у меня в Нью-Йорке. Затем падение. От отца я унаследовала гений обоняния — «золотой нос» парфюмера. Неужели я получила от него в наследство еще и какую-то роковую слабость и поэтому тоже буду сломлена в сорок лет?»

В Центральном парке зажглись огни, снег заблестел, и вид из окна Ви стал похож на театральную декорацию. «Может быть, это для меня осветили театральную сцену? — подумала Ви. — Ведь я словно актриса, которая должна сыграть свою последнюю роль».

Ви подумала о своих платьях, которые она вместе с Людмилой упаковала в большие картонные ящики, перекладывая каждое шелковистой бумагой. Отслужившие театральные наряды, но как жаль с ними расставаться! Ви не так сожалела о бриллиантах, большую часть которых пришлось продать. Все картонные ящики с одеждой были сданы на хранение вместе с мебелью, кроме двух, переправленных к Филиппе. «А те, что на складе — вехи жизни отставной актрисы», — жестко подумала Ви. Она всегда относилась к себе сурово, может быть, в этом была ее ошибка? Проклятый романтизм, нежелание следовать стандартам. «А почему бы и нет? — спорила сама с собой Ви. — Почему не следовать своим принципам? Потому что это привело тебя к поражению. Да, но Майк согласился, что она не могла поступить иначе. Выбора не было. О чем же сожалеть?»

— Эй, неплохо тут все подчистили! — голос Марти зазвенел, отдаваясь от стен, и в опустошенной комнате вспыхнул яркий свет, — Они даже электричество не отключили!

— Ты что, явилась позлорадствовать? — гневно воскликнула Ви.

— Зачем это мне нужно? Я и не знала, что ты здесь.

— Тогда зачем?

— Вот, принесла ключи для новых владельцев, — Марти достала ключи из сумочки. — В правлении были дубликаты, ведь этот пентхауз выстроен на средства фирмы.

Ви взяла ключи. — Раз уж ты пришла, давай поговорим.

За последние недели сестры часто встречались в присутствии юристов, секретарш, клерков. Теперь они оказались наедине.

Марти посмотрела на потолок. — О боже, конфронтация!

Ви вздохнула. Она понимала, что ничего хорошего из беседы не выйдет, но ведь теперь они встретятся очень нескоро. — Я знаю, ты меня не любишь, — начала она тихим голосом.

— Ты — моя семья, — коротко ответила Марти.

— Тогда почему ты это сделала со мной?

— Что сделала? Ты имеешь в виду «Мотек»? Я сделала это для нас, для фирмы. Ты не хочешь работать в «Мотеке» — это твое дело. Я советовала тебе не уходить из дела. Мы по-прежнему могли бы работать вместе. Мы удачно дополняем друг друга: ты — прекрасный парфюмер, а я — способная деловая женщина.

«Две половины, которые не могут составить единое целое», — подумала Ви и спросила, — Но почему ты не захотела продолжать нашу совместную работу в независимой фирме? «Джолэй» расширялась, доходы росли.

— Настоящий рост был невозможен без изменения принятого ранее имиджа. Это было расширение торговли, рассчитанной на элитных покупателей. Торговля велась через художественные салоны, а не через крупные магазины, привлекающие покупателей среднего класса. Этим покупателям не нужны граненные хрустальные флаконы и подбитые шелком коробочки, столь популярные у снобов. Доходнее продавать не икру, а помидоры — их едят все. И средний класс не желает платить за изысканные флаконы — надо продавать духи в простых флакончиках.

— «Мотек» так будет продавать?

— Да, так. Они дали мне «добро» на создание новой линии — выпуск духов для массовых покупателей. Экономия на всем — даже наклейки с названиями будут попроще и подешевле.

Звонкий голос Марти отдавался от стен пустой комнаты, черные глаза ее блестели, гладкая белая кожа лица оттенялась темными локонами. На ней было ярко-красное платье и ожерелье-воротничок из слоновой кости. Она была возбуждена и опасна. Ее красота, как и ее мозг, словно излучала электрические волны.

— Зачем тебе все это? — спросила Ви.

— Зачем? Да для денег, конечно.

— Ты уже богата!

— Хочу еще больше! Нужды мне досталось вдоволь, когда я была ребенком…

— Но потом ты училась в колледже!

— Да, на твои деньги! Ты не устаешь напоминать об этом. Но в детстве я поняла нищету. Моим домом была улица, моими друзьями — дети окраин. И я помню, что нищета непривлекательна. Говорят, что власть развращает — это пустые слова. Губит человека бессилие. А сила — это деньги, они дают власть. И я поклялась себе, что деньги у меня будут!

— Но я тоже стремилась вырваться из нищеты, ты ведь знаешь. — Ви перевела дыхание. — Я знала, что нищета губительна, я видела, что она разрушила папу. Я хотела вырваться, одолеть ее.

— И ты этого достигла, — кивнула Мартина. — Но ты остановилась и не захотела идти дальше.

— А ты?

— Я буду сражаться с ней всю жизнь, — мрачно сказала Марти.

Сестры замолчали — слишком непривычными были для них искренность и откровенность. Ви хотела бы подойти к Марти и обнять ее за плечи; вместо этого она сказала:

— Почему же нам не остаться соратниками в этой битве? Я хотела, чтобы мы остались партнерами. А ты? — Но ей не удалось вложить в эти слова сердечность и теплоту — она привыкла к тому, что с Марти ей всегда надо было держать оборонительную позицию.

Марти же почудилось в ее тоне привычное превосходство. «Словно королева обращается к подданной. К черту ее, к черту ледяную богиню! — думала Марти, пылая гневом. — Хотя я достигла своей цели, и королева лишилась трона, она по-прежнему не обращается ко мне как к равной, считает невоспитанным ребенком!» Вслух Марти резко сказала:

— Нет, Ви! Я вела и буду вести свою битву сама!

— Ну вот, теперь все ясно.

Ви вспомнила, как несколько лет назад Марти встретила на приеме Чарльза Ревлона, директора знаменитой парфюмерной фирмы, и заявила:

— Я не только сравняюсь с тобой, Чарли, но и обгоню! Моя фирма будет сильнее.

К изумлению Ви, Чарльз Ревлон обнял Марти и серьезно ответил: — Ну что ж, детка, тебе это по плечу! Удачи тебе, маленькая воительница!

Ви отошла к окну. — Мы с тобой такие разные, — сказала она грустно, — хотя и сестры.

— Только наполовину!

— Ты отвергаешь наше родство? — Ви внимательно поглядела на Марти.