На меня никто не обращал внимания. Город-крепость переполнен беженцами. И как мне здесь искать своих? Эхизтари, допустим, найти выйдет попроще, а вот подручных, если они добрались сюда, на порядок сложнее.

Я заглянул в таверну. Заказываю медовухи и присаживаюсь у окна, затянутого бычьим пузырем. Потягиваю напиток из оловянной кружки и прислушиваюсь к разговорам, но до меня доносятся только обрывки бесед о повседневных, обычных делах. Работа, мало денег, ссоры с женами, невежливые дети, тоска, цены на древесный уголь и на продукты на рынке, любовь, любовь платная, и снова мало денег. Как везде и всегда, в любом месте, вне зависимости от того какие существа вокруг.

Промеж прочего ведутся разговоры и о войне, осаде, штурме и грядущем Исходе. Так незамысловато местные стали называть грядущую катастрофу. Трудно выловить в затейливом переплетении слухов что-то поистине стоящее.

Болтали что в городе Чужаки. Забирают вещи, но необязательно ценные и похищают людей. Прежде всего молодых девушек. Никто не знал, кто это и для чего им нужны девушки. Говорили, что им не вредит железо, что они исчезают в темноте, проходят сквозь стены, дышат водой, но сделаны из огня, или же изо льда, или же из почерневшей лавы. Что едят они огонь и маленьких детей и пердят громом с молниями, в общем, что обычно и начинают рассказывать, когда творится странное. Люди сразу начинают болтать невесть что. Обычные сказочки старых баб и дедов, у которых в голове помутилось.

Я снова оглядываю лица местных. Все они разные и неуловимо похожи, печатью страха. Страха, что мелькает в дрожи пальцев, что заставляет смеяться чуть иначе, страха, что виден в глубине их глаз.

Несмотря на магию — истинную или мнимую, несмотря на годы ожиданий заката Сура, к некоторым вещам невозможно подготовиться. Остров будет разрушен и это лишь вопрос времени. Ближайшего времени.

Допив медовухи, я за пару серебряных снимаю комнату и иду подремать. Лишь голова коснулась подушки, как провалился в крепкий сон без сновидений.

Под утро настиг ледяной озноб. Отголоски усвоения умений или что-то другое я не знаю. Спустился в общую залу и занял место поближе к камину. В очаге гудело пламя, а за окном неистовый ветер бросал в окна мусор и грозил сорвать ставни. Внутри было тепло и уютно.

Слишком тепло и слишком уютно.

Руки и ноги немного отогрелись. Огляделся, у соседнего стола дремал подвыпивший горожанин. Я позаимствовал у него сапоги — они оказались примерно моего размера, а ему были пока не нужны. Оставил ему те, что снял накануне, они мне жали. Не здоровая у меня тяга к чужой обуви, надо бы к сапожнику наведаться и справить обувь по ноге.

Кидаю несколько монет трактирщику, чтобы он не задавал лишних вопросов и выхожу на улицу. Уже почти утро. Скоро рассвет.

Бесцельно брожу по городу в поисках какой-то зацепки. В попытке натолкнуться на кого-то знакомого, но все безрезультатно.

Покупаю в одной из лавок корзину и бросаю туда пару фруктов, корнеплодов, сушеную рыбу и рогаликов. Теперь я шел как некто, сделавший покупки, надеясь, что стража не станет присматриваться к идущему по своим делам человеку слишком пристально.

Так нас учили в Эхизтари. Если кто не обучен технике слежки, но ему кажется, что за ним наблюдают, то, как правило, он все равно исключает из толпы прохожих тех, кто делает нечто конкретное. Тех, кто решает дела, красит забор, волочет повозку с товарами. Ищет людей, что бродят свободно, таятся в углах, ждут, не пойми чего.

Я бесцельно брожу по городу в поисках сам не знаю чего. Ни следа, ни намека на присутствие здесь моих людей и представителей ордена. Обувь все-таки покупаю.

Так проходит весь день, по дороге заглядываю в еще одну корчму и выпиваю пива на ночь. Отмечаю, что не плохо бы сменить плащ, этот слишком длинен и ножны меча торчат из-под него, словно хвост.

Так проходит день, за ним еще один и следующий. Мной овладевает ужасное чувство, что все идет не так как нужно и распадается в хаос. Меня разрывает от неопределённости и осознания того, что мне надо совершать несколько дел одновременно. Выискивать членов ордена и своих бедолаг, своего ашала, выслеживать тех, кто хотел бы прикончить меня и насолить князю, строить планы по действиям на Мокшау. Найти. Прежде, чем те найдут меня. Все и сразу. Полная катастрофа.

Моя придумка нанять мальчишек тоже ни к чему не приводит. Здесь их попросту нет. Дети беженцев и местных не отходят от родителей, не бегают за покупками и не играют вдали от дома.

Беженцы еще одна проблема. С местными у них вооруженный нейтралитет. Первым больше некуда идти и нечего терять, а вторые не согласны с тем, что им приходится кормить чужаков. Чужаков, что зачастую не хотят выходить на стены и помогать местным.

Пока все спокойно. Но то и дело возникают ссоры. Раньше или позже кто-то скажет на одно слово больше, чем нужно, или бросит косой взгляд, куда не следует, и тогда пелерины и плащи упадут на землю и начнется резня.

Этим миром правят не законы, которые на бумаге. Миром правят люди. Одни следуют законам, другие нет.

Хозяин таверны, где я обосновался, не задает лишних вопросов. За молчание я плачу ему с лихвой. Лестница на второй этаж без перил, потому вечерами я не напиваюсь.

Большую часть вечера я сижу в свой комнате над бумагами и картами, которые мне удалось раздобыть, со свинцовым стилом в руке. Набрасываю очередные планы, читаю их, мну и бросаю в очаг. А потом разрабатываю новые.

Я подружился, если можно так назвать спаивание кого-то крепленным вином, с одним из завсегдатаев. Никакими секретами он со мной не поделился, зато исправно снабжал различными слухами.

К исходу четвертого дня я застаю его внизу. Скарди его имя. Нечесан, с пеньками гнилых зубов, отвратный запах которых заставляет меня отсесть подальше.

Он машет пальцем, но я не понимаю, он хочет говорить или просто просит угостить его. Корчмарь тянется за кувшином, чтобы долить, но я удерживаю его движением руки. Мужик уже идет по острию — слишком легко перебрать, и Скарди сляжет в три секунды.

— Мы должны уйти. Что-то пробуждается. Боги зовут.

Ничего внятного от него я больше не услышал, он уронил голову на стол и пьяно захрапел.

— Тебя человек спрашивал, — ко мне приблизился, хозяин таверны.

На столе появляется еще один кувшин, под крышкой даже колышется слабая пена и появляется запах, немного напоминающий хмель, вот только более смолянистый.

Я вопросительно посмотрел на него, затем достал серебряную монету. Подкинул ее, поймал и принялся крутить меж пальцев.

— Не местный. Откуда не знаю. Одет и выглядит как наши, но говор выдает. На твой чем-то похож, только выражен ярче. Угостил вон его остатками своих припасов, чем-то, что называл меркис… мергас?

— Мергос.

— Скарди уплетал за обе щеки и говорил, что очень вкусно, хоть я и не до конца понял, что оно такое. А незнакомец отказался сообщить рецепт.

— То, что отличает барана от овцы, маринованное в коровьей моче, — я криво усмехнулся, — что? Не вздумай блевать! Но ведь не это так придавило старину Скарди?

— Нет, — корчмарь старался дышать глубоко и медленно, — это пиво. Крепкое и проклятуще коварное. Узнать бы рецепт.

— Как он выглядел?

— Как человек. Мужчина лет тридцати пяти, с длинными светлыми волосами, заплетенными в косу, и с бородой; в руках он держал рог некоего животного, окованный по краю серебром. С явным удовольствием отхлебывая из него, он присел на деревянном табурете. На том самом, где сейчас ты сидишь. Стал присматривать за нами, опираясь древком копья в пол. Лицо его пересекала полоска мастерски сделанной татуировки со сложным узором, свивавшимся на щеках, идя через нос. А затем он заговорил.

Подкинутая монетка была ловко поймана корчмарем и спрятана в долю секунды. Не видать ему рецепта мергоса и темного эхийского как своих ушей. Этот человек с Мокшау. Один из цепных псов Дренвиша, единственного из магических университетов. Это их люди украшают лица татуировками с орнаментом и любят спаивать людей, чтобы выведать секреты. Врядли он искал конкретно меня, скорее кого-то кто также прибыл с материка.