– Признаюсь, вы тем самым доставили бы мне удовольствие.

– Ну, что же, помните ли вы ту злосчастную проповедь, которую вы произнесли в деревне Ашборн?.. Ту, первую…

Краска стыда проступила на моем лице.

– Да, конечно, – подтвердил я, – да, ее помню… Но зачем воскрешать в памяти такое? Я отвечу вам так, как Эней ответил Дидоне:[300] Infandum, regina, jubes renovare dolorem![301]

– Господин Бемрод, я представления не имею, кто такой Эней; я представления не имею, кто такая Дидона… Что, этот Эней выступил с неудачной проповедью, а Дидона ему об этом напомнила? В таком случае, положение сходное, ведь я напоминаю о произнесенной вами проповеди, которая, как вы сами признаете, не стала шедевром красноречия…

– Да, это так; но затем, мой дорогой хозяин, – возразил я не без гордости, – но затем, полагаю, я искупил это поражение не одной победой и скорбь от него скрыли лавры триумфатора.

– Вот именно!.. И эти победы, эти лавры и не может простить вам ректор, который рассчитывал на ваше бесславное поражение!

– Вы уже как-то говорили об этом, мой дорогой хозяин; однако, предупредив меня о его враждебности, вы не сочли нужным объяснить мне ее мотивы.

– Да нет, вы просто это забыли. У господина ректора есть племянник; племянник этот женат на молодой женщине, к которой сам господин ректор относится с большим участием… отцовским участием, как вы понимаете… Уж не лицемер ли господин ректор? Лицемер, старающийся выглядеть человеком суровым, наслаждаясь втайне радостями распутника. Вот он и рассчитал примерно так: «Господин Бемрод – сын пастора, заслуженно почитаемого протестантским духовенством; у него есть права на приход, но, поскольку у него нет никакого таланта…»

– Хозяин!..

– Он мог так подумать после вашей проповеди, и даже так подумал… К счастью, он ошибался! Так что он, наверное, говорил себе: «Поскольку у господина Бемрода нет никакого таланта, я могу выставить кафедру на состязательное испытание; мой племянник будет его единственным соперником; поскольку несомненно проповедь моего племянника будет куда лучше проповеди господина Бемрода, прихожане попросят направить к ним моего племянника, я охотно удовлетворю их просьбу, и тогда люди будут говорить так: „Какой беспристрастный человек господин ректор! Для него не существует протекции, для него не существует семейственности; он может распоряжаться церковными приходами по собственному усмотрению, но предоставляет их только людям способным. У его племянника таланта больше, чем у господина Бемрода, и ашборнский приход был предоставлен более достойному. Будь племянник господина ректора не столь даровит, приход был бы предоставлен господину Бемроду“«. К несчастью для господина ректора и, может быть, к несчастью для вас, все произошло совсем не так, как он рассчитывал: не кто иной, как вы, прочли прекрасную проповедь… столь прекрасную, что этот племянник не мог даже вступить в соревнование в вами!

Я удовлетворенно улыбнулся и отвесил поклон. А медник продолжал:

– Прихожане попросили направить к ним именно вас, именно вы получили приход, так что господин ректор, считавший, что его племянник и его воспитанница уже пристроены, увидел, как воспитанница с племянником уплывают из его рук. Вот откуда его гнев!

– Inde irce![302] Да, я понимаю… Но в таком случае, дорогой мой хозяин, это все куда серьезнее, чем я думал.

– Настолько серьезнее, господин Бемрод, что я предлагаю вам хорошенько поразмыслить о своем положении.

– Как это поразмыслить о моем положении?

– Да… Он что, ограничился сокращением вашего жалованья?

– Он дошел до того, дорогой мой хозяин, что заявил мне о вероятном упразднении моего прихода.

– Вы же сами прекрасно видите… я ничуть не преувеличил, говоря о необходимости обдумать ваше положение.

– Но каким образом нужно мне это обдумать?

– Проклятие! Если у вас есть знакомства, связи, то пустите их в ход!

– Чтобы побудить господина ректора сохранить приход за мной, не так ли?

– Нет, для того чтобы вы могли получить другой приход.

– Другой?

– С этого времени, мой дорогой господин Бемрод, считайте ваш приход упраздненным.

– Но тогда я человек пропащий, разоренный, ведь я никого здесь не знаю.

– Никого?

– Бог мой, никого!

– У вас что, нет ни одного друга?

– Увы! Правда, у меня есть вы, дорогой мой хозяин. Иногда я о вас забываю, но всегда к вам возвращаюсь.

– Да, но я всего лишь бедный ремесленник, не пользующийся ни влиянием, ни доверием… Если бы только я был медником у епископа!..

– К несчастью, вы отнюдь им не являетесь!..

– Поищите хорошенько среди ваших друзей детства… Уж они-то могут помочь.

– У меня есть один друг, он на несколько лет старше меня; но…

– Что «но»?

– Это простой преподаватель философии в Кембриджском университете, Петрус Барлоу… (Вы понимаете, я подумал о Вас, мой друг!)

– И что же?

– А то, что он сделал бы для меня все возможное, я в этом уверен…

– Добрая воля – это уже немало.

– Однако, судя по его натуре, сомневаюсь, что он сможет что-нибудь сделать: весь погруженный в науку, он пренебрег всеми сношениями с людьми. О, если бы мне была нужна рекомендация для Аристотеля, для Платона, для Сократа, он бы дал мне ее!

– Так и попросите ее!

– Дело в том, что эти люди умерли две с половиной тысячи лет тому назад, друг мой.

– Ну, это другое дело… Вам нужны живые.

– Петрус Барлоу живет только с усопшими.

– Но, в конце концов, у него же есть семья?

– У него есть брат-коммерсант, один из самых богатых и самых влиятельных банкиров Ливерпуля.

– Это уже представляет для вас интерес. Любой вельможа, будь то светский или церковный, скорее всего пренебрежет рекомендацией банкира; на публике он только пожмет плечами и отбросит ее в сторону. Но, оставшись наедине, он подберет ее, внимательно изучит и передаст своему секретарю или управляющему со словами: «Возьмите, имярек, напомните мне при случае об этой записке: она от одного бедняги-миллионера, для которого я хотел бы кое-что сделать».

– Знаете ли вы, мой дорогой хозяин, – сказал я меднику, глядя ему прямо в глаза, – знаете ли вы, что вы человек очень мудрый?

– Я? – улыбнулся он. – Я всего лишь бедный медник, который порою размышляет во время чеканки меди или лужения котлов, и то, что я вам высказал, явилось итогом моих размышлений.

– Дайте-ка мне перо, чернила и бумагу!

– Пройдите к письменному столу, там все это есть.

– Я хочу немедленно последовать вашему совету…

– Вы очень добры!

– … и написать письмо моему другу Петрусу Барлоу.

– В этом есть смысл: если вы и не укрепите свои позиции, письмо не причинит вам никакого вреда; только…

– Что только?

– Чем дальше от Ашборна будет предложенный вам приход, тем лучше. Вы имеете дело со злым лисом – постарайтесь быть подальше от его когтей.

Я подтвердил кивком, что понимаю всю важность этого совета и прошел в кабинет моего хозяина-медника.

Вот оттуда, дорогой мой Петрус, я и написал Вам письмо, которое возобновило наши отношения, прерванные, но не порванные, письмо, на которое Вы ответили, заверив меня в Вашей дружбе и сообщив, что Вы передали мое письмо своему брату, а также попросив меня со всей искренностью рассказать Вам о моей жизни, о моих чувствах, моих страданиях и чаяниях, Вам, кто занимается препарированием живых, точно так же как врачи – вскрытием трупов.

Вы-то счастливы, друг мой; Ваше замечательное сочинение находится в работе; моя история будет в нем всего лишь скромным эпизодом, мало кому известным, в то время как я все еще занят поисками своей темы.

Увы, я весьма опасаюсь, что злая судьба, все чаще наносящая мне удары, не даст мне возможности завершить мою книгу, столь объемистую и трудоемкую, какой она будет, если мне все же удастся придумать ее сюжет.