Дженни прочитала его, а затем перечитала.

– Ну, как? – спросил я.

– Как? – откликнулась она. – Между уверенностью в реальной нищете и страхом перед воображаемой опасностью, я думаю, колебаться не приходится.

Но хотя этим решением Дженни ответила на мое тайное желание, я все же спросил:

– Дорогая моя возлюбленная, хорошо ли ты подумала и не хочешь ли ты отложить до завтра окончательное решение?

– А зачем? – спросила Дженни. – Ночь не внесет никаких изменений в текст письма доброго господина Сэмюеля Барлоу; впрочем, – добавила она с улыбкой, – для нас это предание менее опасно, чем для других.

Я понял, что хотела сказать жена; она думала, что, оставаясь полгода без детей, было бы весьма печально сразу же заиметь двух близнецов как раз в том месте, где они должны были бы возродить братоубийственную историю Этеокла и Полиника.[357]

Правда, для меня этот довод не был самым незначительным; это было бы в точности похоже на утверждение, что если я не написал еще моего великого произведения, то не напишу его никогда.

Так что для очистки совести я представил Дженни два-три моих возражения, но она их опровергла с такой душевной твердостью и с такой прямотой, что я не мог не согласиться с ее доводами.

Впрочем, повторяю, убедить меня не составляло труда.

Это было еще не все.

Дженни потребовала, чтобы я, прежде чем лечь спать, написал Вашему замечательному брату, поблагодарил его за любезность и попросил его предупредить ректора Пембрука, что мы принимаем уэстонский приход, сколь бы ни ужасно было связанное с ним предание.

Следовательно, дорогой мой Петрус, мы только и ожидали ответ Вашего брата, чтобы двинуться в путь; вероятно, первое полученное Вами письмо от меня будет отослано из Уэльса.

Разумеется, завтра утром нам придется известить г-на и г-жу Смит о выпавшей нам большой удаче, сокрыв от них роковое предание о близнецах-братоубийцах.

В любом случае, дорогой мой Петрус, в этом пункте пусть все будет так, как угодно Господу: он был чрезмерно добр и чрезмерно милосерден по отношению ко мне в прошлом, чтобы я с полнейшим доверием и безоговорочной верой не передал мое будущее в его руки.

Бог, который был со мной в пасторском доме в Ашборне, Бог, который был со мной в ноттингемской тюрьме, Бог, конечно же, будет со мной и в уэстонском приходе.

Из Уэстонского прихода в Уэльсе, 5 ноября 1754 года.

Дорогой мой Петрус!

Хотя Вы, конечно же погрузившись в выяснение какого-нибудь нового исторического факта, так и не ответили на письма, написанные мною по Вашей просьбе, я тем не менее продолжаю это повествование, с тем чтобы в один прекрасный день отправить его Вам.

Человек предполагает, а Бог располагает! Кто знает, сочиню ли я когда-нибудь великое произведение, предмет моих юношеских мечтаний?! Так вот, если мне и не удастся его написать, то, по крайней мере, я поведаю Вам о незатейливых событиях моей жизни, живописую в спокойных и мягких тонах картину моего быта, изложу историю двух простых сердец, живущих в согласии с духом Божьим, и, таким образом, безусловно благодаря тому, что Вы уделите место сему простодушному рассказу в Вашем превосходном трактате о человеческой природе, на земле не изгладится насовсем след моей жизни и жизни моей замечательной супруги после того, как мы умрем и будем бок о бок покоиться на кладбище, заросшем густой травой, уставленном поломанными крестами и усеянном замшелыми камнями, – на кладбище, которое я сейчас вижу из окна моего кабинета, сидя за письменным столом и сочиняя это послание.

Мы прибыли в Уэстон двенадцать дней тому назад и уже неделя, как обосновались в приходе.

О дорогой мой Петрус! И это то, что пембрукский ректор называет живописным обиталищем, приятным местопребыванием! Возможно, относительно рокового предания, связанного с этим приходом, он ошибся точно так же, как ошибся насчет самого прихода!

Насколько же отличается деревня Уэстон от моей очаровательной деревеньки Ашборн! Какая огромная разница между тем пасторским домом, где я прожил полгода, и этим мрачным зданием, где, вероятно, мне суждено прожить всю свою дальнейшую жизнь!

Однако сначала следует сообщить Вам, где я обретаюсь, обрисовать окружающий меня пейзаж, как это сделал бы художник, и вывести на сцену моих персонажей, как это сделал бы драматург.

Не знаю почему, но сразу же после приезда у меня появилось предчувствие, что мне не понадобится избыток воображения, чтобы написать тот замечательный роман, который был задуман мною в Ашборне и должен был сделать меня соперником лесажей, ричардсонов и прево.

Край, где я теперь живу, столь необычен, местная жизнь являет столь новую для меня форму, события, каким предстоит будоражить мое воображение, представляются мне столь непохожими на те, что происходят в других краях и в ином климате, что простое изложение моего нынешнего существования вполне сможет приобрести в будущем черты, характерные для художественного вымысла.

И вовсе не из-за Вас, дорогой мой Петрус, меня тянет рассказать, что такое княжество Уэльс, Камбрия[358] древних, ведь, когда я ныне берусь за перо, мне представляется, что начертанные мною строки имеют высокое предназначение и что пишу я не только для Вас одного, но и для моих современников, и для потомков!

Поскольку мои современники далеко не столь образованны, как Вы, дорогой мой Петрус, я, пребывая в надежде, что это сочинение будет однажды напечатанным, обязательно должен познакомить моих будущих читателей с тем уголком земли, куда я водворен на жительство.

То, что я намереваюсь написать, возможно, в один прекрасный день окажется не только набором сведений, но и поучительным уроком.

Скажу сразу: здешняя суровая и угрюмая местность ничуть не напоминает тот ласковый и плодородный край, который мне пришлось покинуть.

И в самом деле, даже если Вы проедете по всем двенадцати графствам, составляющим княжество Уэльс, если перед Вами предстанут все семьсот тысяч его обитателей, то Вы увидите пейзаж, откроете для себя нравы, услышите речь, которые, уверяю Вас, можно обнаружить только по ту сторону пролива, на западной оконечности Франции, у старых бретонцев,[359] потомков тех знаменитых галло,[360] – кимров[361] что дали второй Бретани ее древнее имя Камбрия и современное – Уэльс.

Точно таким же образом, как во времена судьбоносного переселения, заставлявшего аланов,.[362] аваров,[363] и гуннов[364] передвигаться с Востока на Запад, переправляясь при этом на своих широких щитах через большие и малые реки и через морские протоки, галло-кимры, их, если можно так выразиться, собратья по варварству, в один прекрасный день ударом топора отсекли кусок европейского континента, поставили паруса на стволы своих мрачных сосен и огромных дубов и, подгоняемые ветром, бросили, будучи отважными мореплавателями, свои железные якоря у земель, которые ныне образуют графства Монмут[365] Херефорд,[366] Шроп.[367] и Честер[368]