Вскоре он появился, с провизией и двумя толстыми свечами. Мы уселись в центре тесной пещеры, прямо на каменном полу. Я старался не думать о царившей здесь сырости, о скользких каменных стенах, при одном взгляде на которые охватывала дрожь. Он распечатал бутылку красного домашнего вина, и я с удовольствием начал запивать им куски свежевыпеченного белого хлеба и острого козьего сыра. Он еще раз рассказал о наших планах на утро и уже собрался уходить, когда я произнес одно имя.

— Август Хорстман, — сказал я.

Он уже пригнулся пройти сквозь узкое входное отверстие, но вдруг ухватился за верхний камень и так и застыл.

— Что вы сказали? — пробормотал он, по-прежнему не разгибаясь и стоя ко мне спиной.

— Август Хорстман. Это его называли Голландцем?

Он медленно обернулся, губы сложились колечком, окинул меня разочарованным взглядом.

— Не люблю, когда из меня делают дурака, мистер Дрискил. Как-то, знаете ли, не слишком приятно, когда человек, которому доверяешь, вдруг начинает смеяться у тебя за спиной...

— О чем это вы?

— Да прекрасно вы все понимаете. Обвели меня вокруг пальца, как старого осла...

— Глупости. Это я просто так, строю догадки. — Я не сказал ему о том, что Голландец убил Викария, Хейвуда.

— Да, Хорстман пришел на север вместе со мной. Голландец. Мы доставили в монастырь конкордат. А потом, с наступлением ночи, он ушел... Растворился, как тень. А я остался. Он был очень храбрым человеком, этот Голландец. Совершенно бесстрашным.

* * *

Я очень устал, холод и сырость отрицательно сказались на ране. Затвердевшая, точно цемент, повязка прилипла к спине, была на ощупь влажной и липкой. Боль не давала мне уснуть. Я укутался в два одеяла, сверху накинул плащ, все время вертелся с боку на бок, но найти сколько-нибудь удобное положение никак не удавалось. Пламя восковой свечи металось в сквозняках, черный дым уносился прочь. Прибой грохотал, казалось, у самого порога. Но я, наверное, не заснул бы теперь даже в мягкой постели у себя дома.

Итак, одна связь прослеживалась четко. Хорстман и брат Лео. Они вместе доставили конкордат Борджиа из Парижа на северное побережье Ирландии. Сорок лет тому назад. И дал им это задание Саймон Виргиний, чтобы сохранить документ, чтобы он не попал в руки нацистам. Париж. Ассасины. Саймон. Конкордат. Хорстман... Лебек на кладбище, его брат сорок лет спустя пустил себе пулю в лоб в египетской пустыне. Эти две смерти тоже как-то связаны между собой. Моя сестра Вэл... Рихтер, Торричелли, Д'Амбрицци и Лебек — вместе на снимке сорокалетней давности... Коллекционер... Брат Лео, Голландец и маленький Сэл прячутся, скорчившись, за кладбищенской оградой... В день смерти Вэл думала об отце Говерно...

Лео. Нет смысла сообщать ему о том, что Голландец, помогавший вывезти конкордат из захваченного немцами Парижа, все еще жив. Ходит по земле, точно дух зла.

Никак не удавалось выбросить из головы этого Хорстмана. Так и застрял в мыслях, точно армия оккупантов. Казалось, я уже не один в этом каменном «улье». Что Хорстман здесь, где-то рядом. Он следил за мной, приехал в Париж, убил Хейвуда, чтобы тот не рассказал мне ничего лишнего о наемных убийцах, и потом исчез. А до этого пытался убить меня в Принстоне, но покушение не удалось. Я знал: этот человек будет охотиться за мной, пока не убьет. Или пока я не убью его... Здесь, в темноте ночи, под шум дождя и прибоя, я вдруг задумался: есть ли у меня вообще хоть один шанс одолеть его? Или же он будет по-прежнему недосягаем и станет повторять свои попытки снова и снова, всегда и везде ходить за мной по пятам и превратит мою жизнь в сущий ад?...

Я зевнул, зябко передернулся, свернулся под одеялами в плотный комочек. Здесь, в этом «улье», я в безопасности. Он не мог узнать, где я сейчас. И, однако же, сорок лет тому назад он ходил по этим камням, был здесь, в монастыре Сент-Сикстус.

Надо сохранять спокойствие. Выгнать из себя этот страх перед Хорстманом. Но я понимал, что это за человек Профессиональный убийца, решительный, настойчивый, безжалостный, готовый убивать, защищая тайны. Тайны Саймона. Казалось, я чувствую его, слышу его дыхание тихие шаги по камням у себя за спиной...

А что, если поменяться с ним ролями? Превратиться в охотника и гнать и преследовать его до победного конца? Но как охотиться за невидимкой? Смогу ли я выйти на его след, загнать в угол, а потом убить, отомстить за Вэл, Локхарта, Хейвуда и монсеньера Хеффернана? И за себя тоже?... Смогу ли я заставить себя вообще кого-то убить? Если бы смог, то точно знал бы, кого.

Этот человек для меня одна сплошная тайна, как все великие загадки Церкви. Я чувствовал себя Тесеем, которого преследует некий мифический Минотавр. Зверь, умеющий превращаться в невидимку, когда ему надо, а потом вдруг возникать снова из-за поворота лабиринта. Мелькнул на секунду, показался, чтобы навести меня на след, и тут же исчез снова, и я, как дурак, мчусь за этим призраком. Однако, похоже, выбора у меня нет. Придется продолжать эту гонку вслепую. А там разберемся.

Брат Лео тоже меня беспокоил. С виду такой добрый, тихий, порядочный старичок, но парижский период его жизни, связанный с ассасинами, говорит о другом. Этот прагматизм, проявившийся в предательстве бойцов Сопротивления с целью поддержания добрых отношений с нацистами... Впрочем, во время войны то было характерно для политики Церкви в целом. Ведь Папа Пий продолжал общаться с Гитлером! И еще отношение брата Лео к Саймону. Он боготворил его, считал Саймона едва ли не святым. А на деле Саймон, в чьих руках вдруг оказался конкордат, был, на мой взгляд, не кем иным, как отъявленным убийцей. Или и того хуже... Но все могло обстоять куда сложней, и кто я такой, чтобы судить? Мне просто надо найти одного человека и убить его, вот и все.

Интересно, что же произошло с Саймоном после войны?

Кто он? Может, по-прежнему отдает Хорстману приказы?

И вот наконец я уснул, и последние мои мысли были ° Вэл и о том, как бы поступили на моем месте она и сестра Элизабет...

Первый раз я проснулся, словно от толчка. Мне приснилась Вэл. Как она лежит мертвая в часовне. А потом вдруг пришел отец, весь почерневший от горя, и мы с ним говорили, и затем, уже утром, я услышал грохот, это он падал вниз по ступенькам. Потом я заснул снова и проснулся во второй раз уже от холода. Я весь дрожал и одновременно обливался потом, в животе тоскливо ныло. Я затряс головой, пытаясь отогнать ночные кошмары. А потом вдруг увидел Элизабет в дверях, когда она приехала ко мне в Принстон, а я на секунду принял ее за Вэл.

Позже в лунном свете сверкало лезвие кинжала, лед жег щеки, точно огонь, и Санданато бежал ко мне издали и что-то кричал.

Господи, эти сны!

Стало светать, и тут я уже окончательно проснулся.

* * *

Я вышел из пещеры. Туман стоял страшно густой, я едва различал пальцы вытянутой вперед руки. За секунду я вымок до нитки и, вздрагивая и спотыкаясь, побрел по камням. Начал пробираться по гребню горы с ощущением, что один неверный шаг — и полечу в пропасть. Прямо как в романе Конан Дойла про страшные болота, с которых ночью доносился вой страшной собаки. Нет, никаким Шерлоком Холмсом я не был, и собака Баскервилей не гналась за мной, но ночные кошмары окончательно вымотали меня, и я пытался сохранять хладнокровие и равновесие и гнал от себя все страхи.

Медленно, дюйм за дюймом продвигался я по склону горы, и кругом, куда ни глянь, был один туман. Ни монастыря, ни спасительной полоски пляжа, ни двух валунов у входа в бухту, ничего не было видно. Но я продолжал двигаться дальше, и на ум пришли строки Элиота:

Миг я мнил великим себя и вдруг очнулся.

Это за край плаща вечный

Слуга придержал, усмехнулся.

И я понял: вот он, мой страх.

Я подошел к останкам стены у маленького кладбища, стараясь не думать о тех, кто нашел там свой последний приют, двинулся дальше и вот наконец на ощупь нашел подобие каменной лестницы. Казалось, я иду так уже несколько часов, озябший, промокший, потерявшийся в тумане. Короче говоря, вон он, мой страх.