Пока я говорил все это, она растерянно озиралась по сторонам, словно в поисках подсказки. Затем подняла на меня глаза.

— Не знаю. Чего ты от меня хочешь? Я не могу вот так легко, как ты, вдруг восстать против Церкви... В ней вся моя жизнь. Думала, ты это понимаешь. — Голос ее звучал печально. — Вообще-то, похоже, ты прав. Но попытайся все же понять, как трудно мне в этом признаться... даже себе самой. Да, мы ищем людей, которые совершили все эти ужасные убийства, да, они могут быть людьми Церкви, но это вовсе не означает, что я должна проклясть всю Церковь. Верно? Послушай, Бен. — На секунду она коснулась моего рукава, но тут же отдернула руку. — Поверь, я не хочу с тобой воевать. Мы оба потеряли Вэл... и теперь я должна еще раз подумать над всем тем, что ты мне тогда говорил. И, пожалуйста, не сердись на меня, будь снисходительней...

К обочине подкатило такси. Данн уселся на заднее сиденье, распахнул передо мной дверцу. Я отвернулся от Элизабет.

— Бен... — протянула она таким тоном, точно ей нравилось произносить мое имя.

— Да?

— Никак не выходит из головы несчастный отец Говерно. Ты что-нибудь узнал о нем? Что с ним произошло, почему он занимал мысли Вэл весь ее последний день? Как он может быть связан со всем этим делом? Что хотела выяснить Вэл?

— Не знаю, — ответил я. — Просто понятия не имею...

— А твой отец... как он?

— Он... не знаю. Поправляется. С ним все будет в порядке, уверен. Слишком большой и сильный, чтобы что-то могло его убить. — С этими словами я сел в такси. Отец Данн складывал зонтик.

Сестра Элизабет проводила нашу машину взглядом.

— О чем она говорила? — спросил Данн.

— Спрашивала об отце Говерно. Но что я мог ей сказать? Мы слишком медленно продвигаемся в нашем расследовании. Вэл разыгрывала эту карту, но, может, теперь это уже не имеет никакого значения?

Отец Данн сидел молча, смотрел в окно на проплывающие мимо в тумане огоньки Парижа. Стояла холодная дождливая ночь.

— Нет, это горло просто меня убивает, — пробормотал он после паузы.

Во сне снова явилась мама. Тянула ко мне руки, тихо шептала что-то, я напрягал слух, но никак не мог расслышать, что она говорила. Казалось, стоит прислушаться еще, сконцентрироваться, и я наконец начну различать слова. Я был просто уверен в этом. Ведь я помнил, что с ней произошло, и было это не во сне, а наяву. Почему же никак не удается заставить себя вспомнить? Почему?...

Я проснулся весь в поту и ознобе, спина ныла. Только сегодня утром приладил новую повязку, и вот теперь она насквозь промокла от пота. В номере было холодно, окно распахнуто настежь. Я поднялся и занялся новой повязкой. Рана заживала нормально, на ней уже образовалась шероховатая корочка.

И тут вдруг я услышал, как зазвонил телефон, как барабанят капли дождя о стекла.

Я снял трубку, полагая, что это отец Данн, и удивляясь про себя, какого черта ему взбрело в голову звонить в такой поздний час. Неужели нельзя было подождать до утра?

Но это была сестра Элизабет, и звонила она из холла внизу. Сказала, что собирается в Авиньон на поиски Эриха Кесслера, он же Амброз Кальдер. Сказала, что это сейчас главное. Что искала его куда дольше, чем я. И что никаких возражений по этому поводу она не принимает.

Авиньон раскинулся в косых лучах солнца, пробивавшихся сквозь кудрявые белые облака. День для ноября выдался необычайно теплый, все вокруг сверкало после дождя. Город, столица провинции Воклуз, располагался на восточном берегу Роны. Он не отличался какими-либо выдающимися архитектурными достоинствами, за исключением разве что доминирующей над всеми зданиями старинной крепости на высокой скале, что возвышалась над городом на добрые футов двести. Это был папский дворец, подобно огромному сонному деспоту, легендарному монстру, парил он над Авиньоном, где обитали его покорные подданные. Стены его в лучах заходящего солнца приобрели бледно-песочный оттенок.

Я посещал этот город туристом много лет тому назад. Сейчас все мои мысли занимал Д'Амбрицци. Вот уж поистине сложная и противоречивая натура, в отличие от него Хорстман — сама простота. Мучили меня и размышления об Элизабет, никак не удавалось разобраться в своих чувствах к ней. Но при виде этого города вспомнилось все, что я когда-то знал о нем и читал. Трудно было представить, что в таком красивом месте царили разврат, бесправие и коррупция, так ярко описанные Петраркой, но, разумеется, римлянам была ненавистна сама мысль о папах-французах. В последний раз экскурсия сюда была недолгой, мы заскочили в Авиньон уже на обратном пути. Итальянцы очень любили подчеркивать, что регулярные эпидемии чумы, обрушивающиеся на этот город, были своего рода Божьей карой. А когда не было чумы, совершали налеты routiers, армии частных торгашей и наемников. Точно саранча, проносились по равнинам Франции, требуя золота, которого здесь было в достатке, а заодно — и папского благословения, недостатка в котором тоже не наблюдалось, если в обмен разбойники обещали вернуться туда, откуда пришли, и творить безобразия где-нибудь в другом месте.

По прибытии мы увидели, что настроение в Авиньоне праздничное, улицы заполнены толпами людей. Крепостные валы, выстроенные папами, окружали город, повсюду виднелись башни, ворота, стены с амбразурами. Еще одной достопримечательностью, всегда привлекавшей туристов, был мост Святого Бенезета, правда, недостроенный, по замыслу, он должен был быть переброшен через Рону. Но обрывался в той точке, где в 1680 году строители вдруг остановились. Река оказалась слишком широкой и бурной, мост из четырех арок обрывался где-то посередине, вел в никуда, зато его история была воспета в детской песенке, которую знает каждый маленький француз.

Я вспоминал об истории старого Авиньона. Я даже вспомнил, что Джон Стюарт Милл написал свою знаменитую «О свободе», когда жил здесь, в Авиньоне, и даже завещал, чтобы его похоронили на старом кладбище де Сен-Веран. Но теперь я уже не был туристом, хотя в голову вдруг пришло, что и меня могут похоронить на том же кладбище, если Хорстман по-прежнему идет по моему следу.

Я возвратился сюда уже не в качестве туриста. Так кто же я? Я не знал, какое подобрать определение.

Охотник, вооруженный игрушечным револьвером?

Жертва, играющая другому охотнику на руку, ожидающая неминуемой смерти?

Возможно, это вовсе не нуждалось в определении.

И вот все мы трое поселились в неприметном отеле для бизнесменов средней руки. И отец Данн сделал звонок по телефону, уведомить Амброза Кальдера или его представителя, что он в Авиньоне и ждет дальнейших инструкций. Затем он спустился в холл, где мы его ждали, и заявил, что обо всем договорился и что ему, только ему одному, назначил встречу человек, некогда звавшийся Эрихом Кесслером. Данн собирался встретиться с ним и уж потом договориться, чтобы мы с Элизабет присоединились к беседе.

— Он очень осторожен, не допускает ни малейшего промаха, — объяснил он. — Я могу лишь просить, ничего не обещаю.

— Где он? — спросила Элизабет.

— Недалеко от города, вот и все, что он сказал. За мной должна приехать машина. А вы пока что можете осмотреться, погулять по городу. Потом зайдете в гостиницу проверить, не ждет ли вас сообщение. — Он заметил, с какой тревогой смотрит на него Элизабет. — Все будет хорошо, сестра. Наш Кесслер — один из хороших парней. — Потом он взглянул на меня и с улыбкой добавил: — По всей вероятности.

— Только в том случае, если он не Архигерцог, — пробормотала Элизабет. Но Данн ее, похоже, не слышал.

Объединенные Данном и обстоятельствами, мы с сестрой Элизабет являли собой странную парочку. Ощущение у меня было такое, точно я попал в стан врага. Я понимал, как скверно себя вел, как холоден и строг был с ней, но ничего не мог с собой поделать. Ведь речь шла о моем выживании. Я боялся Элизабет, боялся тех сил, что могут стоять за ней, опасался, что она вновь меня обидит. Но больше всего боялся своих чувств к ней. Говорил я с ней мало, но поглядывать не переставал. Сегодня на ней была юбка из серой ткани в елочку, плотно обтягивающая бедра, синий свитер грубой вязки, сверху накинут жакет из непромокаемой ткани, на ногах высокие кожаные сапоги. Я понимал: лучше держать ее подальше от всех наших дел. Но остановить сестру Элизабет было не так-то просто. Проще убить. Такая же упрямица, как и Вэл.