— А кто работает на него извне? Точно Саммерхейс?
Антонелли закинул ногу на ногу, оглядел свои спортивные туфли, поморщился при виде пятна от травы.
— Лично мне кажется, после смерти Локхарта этим человеком должен был стать кто-то из американцев. Саммерхейс, Дрискил...
— Дрискил болен, — возразил Полетти. — А Саммерхейсу лет двести, если не больше. Одна надежда, — добавил он, — что этот «некто» выступает в более легком весе.
— Деньги, — вставил Вецца, — всегда много весят.
— Но я же говорю вам, Дрискил очень болен, — продолжал твердить Полетти. — Дочь его убили. Сын на грани полного безумия. Нет, мы должны склониться в пользу Инделикато. Уж он-то знает, как действовать в кризисной ситуации.
— Дрискил, — сказал Оттавиани, — мог передать полномочия Саммерхейсу и остаться дома. Надо выяснить позиции Саммерхейса.
— Но это же старикашка, хрупкий, как осенний лист! — воскликнул Полетти. — Разве стоит принимать его всерьез? Неужели действительно так необходимо знать его позицию?
— Что он там затеял, на нем не написано, — кисло заметил Оттавиани. — А ну, все ко мне, если поддерживаете Д'Амбрицци. Те, кто за последние нововведения в индульгенциях, направо, те, кто не согласен, налево... Нет, все гораздо сложней. Кстати, Саммерхейс тоже был в Париже.
— А Д'Амбрицци только что вернулся из Парижа.
— Вот именно. И они там договаривались, поверьте мне. — Полетти отвернулся, над городом сгущались тучи. — Итак, кого будем теперь поддерживать? Инделикато или Д'Амбрицци? Ведь каждый из нас представляет много голосов.
— Нет уж, увольте, — затряс головой Вецца. — Мне с Саммерхейсом не по пути.
— Есть хоть один чистый во всех отношениях кандидат?
— Что за наивность, ей-богу! Стоит затеять эту гонку, и ты уже по уши в грязи. Так что не обольщайтесь.
— Но неужели они настолько замараны, что это может повредить им при голосовании?
— Я же сказал, по уши в грязи, как никто!
— Как Каллистий?
— Тает на глазах, — ответил Полетти. — Но пока еще держится.
— Он собирается вмешаться?
— Неизвестно.
— Да, похоже, Инделикато выбрал самое подходящее время.
— Возможно, это ослабит напряжение.
— Ерунда. Он только подогреет страсти. Напряженная обстановка ему на руку. Сам-то он никогда не сломается.
— Ну, если он считает, что сломается Д'Амбрицци... ему придется ждать чертовски долго.
— Суть в том, что кто-то должен начать искать опору в народе.
— Суть в том, что один из кандидатов должен выбыть из борьбы. Или Инделикато, или Д'Амбрицци. Или же стоит начать поддерживать кого-то еще... В противном случае победить может полное ничтожество. Ладно, посмотрим, как там сложится дальше. И что мы можем сделать.
— Начать опираться на народ? О чем это ты? Инделикато уже опирается, на нас. На меня! — Полетти поднялся. — Хочу, чтоб вы прослушали еще одну запись. Второй беседы понтифика и Д'Амбрицци...
— Мне становится как-то не по себе, когда слушаю эти записи...
— Ну, ты у нас всегда был большим снобом, Гарибальди. Если тебе не по себе, не слушай. Играй в шары, тренируйся, оттачивай мастерство, не засоряй себе слух.
— Господи, я же сказал, просто не по себе!Не надо переворачивать с ног на голову. Расслабься. — Гарибальди пожал узкими, округлыми, как у женщины, плечами. — Идемте. Это наш долг, пусть и тяжкий, прослушивать все эти записи.
— А ты научился приспосабливаться, мой друг.
В библиотеке стоял полумрак. Кардиналы расселись за низким столом. Им подали кофе, и они пили его и ждали, пока Полетти вставит пленку в магнитофон. Но вот он нажал коротким волосатым пальцем на кнопку, и все услышали голос кардинала Д'Амбрицци:
— Ты же Каллистий. Вспомни первого Папу по имени Каллистий — и поймешь свое предназначение...
— Не знаю...
— Слушай меня, Каллистий! Будь сильным!
— Но как, Джакомо, как?...
— В мире, где бессчетные угрозы Церкви плодятся, точно сорная трава, повсюду, начиная с Нила с этой их богиней-кошкой и кончая феей в облике морского конька у кельтов, только Каллистию было дано постичь истинное предназначение Церкви. Римская империя распадалась, повсюду царил хаос... но Каллистий понял, что главное дело Церкви — спасение. Как завещал Христос, спасение всех грешников... Подчеркиваю, всех. Даже самих себя, если мы согрешили. Пришло время раскаяться и спастись, так сказал первый Каллистий. И тогда против него выступил Ипполит, назвал его защитником шлюх, за то, что он собирался даровать прощение проституткам и развратникам, которые раскаялись. Мало того, назвал самопровозглашенным антипапой. Но Каллистий был прав. Спасение — это было все... И когда Каллистия убили на улицах Рима, Понтиан продолжил его дело...
— Зачем ты говоришь мне все это?
— Сделай спасение работой нашей нынешней Церкви. Отгороди ее от всего мирского, от политики, денег, борьбы за мирскую власть и ее давления. Сосредоточь в своих руках власть моральную! Обещай спасение вечное, не только богатым и сильным мира сего. Заботься о душах людских... и тогда убийства прекратятся, и наша Церковь... эта Церковь будет спасена!
— Тогда скажи мне, Джакомо...
Пленка подошла к концу, голос кардинала Д'Амбрицци перешел в невнятный шепот, а затем и вовсе пропал. В комнате воцарилась тишина. Ветер шевелил тяжелые шторы.
И вот наконец Вецца сказал:
— Кто из них более сумасшедший? Не понимаю. В том-то и весь вопрос. — Он близоруко всмотрелся в панель управления слуховым аппаратом, постучал по ней ногтем.
— Да, этого Д'Амбрицци не разберешь, — тихо заметил Антонелли. — Ни на секунду не поверю, чтобы он всерьез утверждал то, что мы только что слышали. И никакой он не сумасшедший. Надо бы выяснить, чего именно он хотел добиться от Папы... И помните следующее: нет на свете более умелого манипулятора сердцами и умами людей, чем наш Святой Джек... Каллистий стал инструментом в его руках. Но для чего именно он хочет использовать Папу — вот загадка.
— В этих стенах мы в безопасности и можем говорить откровенно, — вставил Полетти.
— Где гарантия, что Д'Амбрицци или Инделикато не наставили тебе «жучков»?
Вопрос Гарибальди застал Полетти врасплох. Гарибальди торжествующе улыбнулся и облизал полные чувственные губы.
— Зачем ты его пугаешь? — сказал Антонелли. — Все нормально, Полетти. Продолжай.
— Просто я хотел сказать, то, что мы только что слышали, напоминает безумные бредни времен Иоанна XXIII. Он тоже собирался все реформировать. Собирался лишить Церковь господства в мире, силы и богатства. Вряд ли стоит напоминать, какие действия нам пришлось предпринять тогда. Малоприятная была задача. Слава богу, я тогда еще не был кардиналом...
— Счастливчик, — пробормотал Вецца. — Убийства, вот что тогда...
— А вот я застал Иоанна Павла I, — перебил его Полетти. — Бедняга, его полностью дезориентировали, и сколько глупостей он натворил.
— Ладно, это все в прошлом, — проворочал Вецца. — Что вы предлагаете? Наверное, опять убийства. Кровь, кровь, повсюду жажда крови. — Казалось, он говорит сам с собой. — Но Каллистий умирает... Зачем совершать убийство? Достаточно подождать несколько часов или дней. Тогда и придет наше время.
С минуту-другую в библиотеке стояла тишина. Кардиналы сидели, опустив головы, и избегали встречаться взглядами.
И вот наконец тишину прорезал пронзительный и скрипучий голос Оттавиани. Точно острым ножом скребли по стеклу.
— Речь теперь не о Каллистии, Господь да облегчит ему страдания, — сказал он. — А вот наш Святой Джек пребывает в самом добром здравии...
Отец О'Нил приехал к Дрискилам к вечеру, когда вокруг начали сгущаться серые сумерки. Хью Дрискил позвонил ему сам. Голос у него звучал слабовато, но по интонации Персик понял, что старик не так плох, как он предполагал. Дрискил сказал, что находится дома вот уже двое суток и близок к умопомешательству. Ему одиноко, ему нужна компания, он хочет, чтоб Персик побыл с ним какое-то время. И еще он хотел поделиться с ним какими-то соображениями, но отказался говорить об этом по телефону.