— Как видите, ему здесь удобно. Он просто отдыхает. Из коматозного состояния вывести удалось, но он много спит. Вот здесь он подсоединен к монитору, — она взмахом руки указала на попискивающий прибор, — и мы может отслеживать его состояние с дежурной стойки. В палате интенсивной терапии его продержат недолго, в том нет нужды. Дня через два доктор Моррис собирается его поднять. Жаль, что вы разминулись с ним, мистер Дрискил. Что ж, — добавила она, умело взбивая под головой больного подушки, — оставлю вас на несколько минут.
— Сестра, вы видели, что я пришел со священником? Он тоже хотел бы поговорить с отцом...
— Нет, боюсь, это невозможно. Сюда мы допускаем только членов семьи.
— Тогда, возможно, вы объясните мне, какие родственные узы связывают меня с монахиней, которая только что порхала тут над отцом, точно демон смерти?
— О, это... Я не знаю. Она приходит сюда каждый день, утром и около полудня. Наверное, получила разрешение, вот только я не знаю...
— Священник, которого вы видели со мной, является личным эмиссаром Папы Каллистия, прибыл из Рима. Не думаю, что стоит отправлять его обратно в Рим несолоно хлебавши, как вам кажется?
— Конечно, нет, мистер Дрискил.
— И еще был бы вам страшно признателен, если б вы проверили, что это за монахиня.
— Конечно, мистер Дрискил.
— А теперь оставьте меня с отцом.
Она затворила за собой дверь. Я стоял спиной к окну, смотрел на отца, отбрасывал тень на его лицо.
— Узнаю своего сына. Молодец, хороший мальчик, Бен. — Веки дрогнули, левый глаз приоткрылся. — Мой совет, не допускай, чтобы у тебя случился сердечный приступ. Точно ракета врезалась в грудь. Умирать надо не так, а как подобает приличному и благородному человеку.
— Смотрю, ты почти в порядке, — заметил я. — До смерти меня напугал.
— Когда скатился с лестницы?
— Нет. Когда заговорил, сейчас. Я не ожидал, что...
— Да я просто притворяюсь, — сказал он.
— В смысле?
— Ну, что мне полегчало. Чувствую себя просто ужасно. На то, чтобы поднять руку, уходит чуть ли не полдня. С докторами говорю мало. Они полностью мной завладели и правят здесь бал, проклятые садисты. — Дышал он тяжело, с присвистом, хватал воздух мелкими глотками. — Мне все время снится Вэл, Бен... Помнишь тот день, когда Гарри Купер рисовал ее... и тебя?...
— Знаешь, буквально вчера об этом думал.
— Сны, черт побери, наводнены умершими. Вэл, Гарри Купер, твоя мама... — Он тихо закашлялся. — Я рад, что ты здесь, Бен. Подойди, поцелуй отца.
Я склонился над ним, прижался щекой к щеке. Она была сухой и теплой, и еще немного шершавой, наверное, от щетины, этим и объяснялся серый цвет кожи. — Возьми меня за руку, Бен. — Я взял. — Ты трудный мальчик, Бен. Сам знаешь. Трудный. Всегда таким был и будешь, наверное.
Я выпрямился и шутливо заметил, что в том, очевидно, и состоит мой шарм.
— Да, таким и останешься, — пробормотал он.
— Знаешь, а Папа прислал к тебе эмиссара. Ждет за дверью.
— О Господи, неужто я настолько плох?
— Он и из-за Вэл тоже приехал. С двойным, так сказать, умыслом.
— Это кощунство, Бен. Ты грешник.
— Он не уйдет, пока не увидит тебя. Думаю, ты понимаешь.
— Да, наверное. Что ж, Бен, надеюсь, ты удовлетворил свое любопытство. Убедился, что я еще жив и брыкаюсь? — Я кивнул. — И не смотри на меня так, я тебе не чужой. Я все думал, когда ты придешь.
— Они говорили, что ты в коме. — Я улыбнулся ему. — Так что тебе повезло, дождался меня.
— Я вообще везучий. — Он слабо усмехнулся.
— А что это за монахиня, что тут вокруг тебя вертелась? Он покачал головой.
— Воды, Бен. Пожалуйста.
Я поднес пластиковый кувшинчик, он начал пить через соломинку. Потом отдышался и сказал:
— Пусть этот человек от Папы войдет. Что-то я устал. Приходи еще, Бен.
— Приду, — кивнул я. И был уже у двери, когда он заговорил снова.
— Послушай, Бен, что там известно об убийце? Вэл, Локхарт, Энди... они кого-нибудь поймали?
Я покачал головой.
— Стреляли из одного и того же оружия. Видимо, один и тот же человек.
Он закрыл глаза. Я вышел в коридор, оттуда — в приемную.
Санданато курил сигарету и смотрел во двор на старый красного кирпича больничный корпус. Снова пошел снег с дождем, за окном смеркалось. Днем он подремал, но не выглядел выспавшимся или отдохнувшим. Путь от Рима был не близок, ему тяжко далась каждая его миля.
— Отец проснулся, — сказал я. — Так что можете воспользоваться случаем.
Он кивнул, потушил сигарету и направился по коридору к палате.
В приемную вошла сестра Элизабет в сопровождении монахини, которую я видел в палате отца. Контраст был поразителен. Уверен, эта пожилая женщина даже не помышляла о том, что можно быть монахиней и выглядеть и вести такой же образ жизни, как Элизабет. Элизабет посмотрела на меня, потом наклонилась к монахине:
— Вы вроде бы должны знать этого изрядно поистрепавшегося типа?
— О да, — ответила та. Черты лица изумительно тонкие, точеные, кожа гладкая, она напоминала драгоценное изделие из фарфора, которое со временем только прибавляет в цене. Волосы, разумеется, спрятаны, лицо окаймляет белый головной убор. Эта женщина была красива даже сейчас, оставалось лишь гадать, до чего хороша она была в молодости. Мне всегда везло на красавиц монахинь. А то, что на носу у них бывают бородавки, а над верхней губой часто растут усики, об этом я почти забыл.
— Я знаю Бена вот уже сорок лет, — сказала она. — А вот он, похоже, меня не помнит.
И тут я вспомнил, точно молнией пронзило.
— Как можно вас забыть! Сестра Мария-Ангелина? Надо же! Сестра Мария-Ангелина помогла мне преодолеть первый кризис веры.
— Жаль, что она не смогла шагать с тобой рядом и дальше по жизни, — заметила Элизабет. — Поднимать всякий раз, когда ты спотыкался. — Она улыбалась, а глаза весело блестели.
— Что вы имели в виду, Бенджамин? — Мария-Ангелина с любопытством смотрела на меня. — О каком кризисе идет речь?
— Я учился в школе, и однажды мне все это просто обрыдло. Вы стукнули меня линейкой по рукам. И тогда я убежал, спрятался в школьном дворе. А потом вы меня нашли. И я подумал, все, тебе конец, друг, сейчас начнется что-то страшное. Но вместо этого вы вдруг обняли меня, стали похлопывать по спине, утешать, говорить, что все будет хорошо. Я так тогда и не понял, что происходит. И до сих пор толком не понимаю, сестра. Так что, будьте уверены, забыть вас я никак не мог.
— Странно, — протянула она. — А вот я ничего не помню. Ничегошеньки. Впрочем, мне уже стукнуло семьдесят, так что неудивительно, что память подводит.
— Полагаю, то был один из рядовых случаев в вашей практике. Не знал, что вы знакомы с моим отцом.
— Ваши отец и мать... О, мы были очень дружны. В тот день, когда с вашим отцом случился приступ, я как раз навещала миссис Френсис. И тут вдруг его привозят... просто ужасно. Ваш отец, мистер Дрискил, он принадлежит к тому разряду мужчин, с которыми, кажется, ничего никогда не случается. — Она заглянула мне прямо в глаза, потом обернулась к Элизабет. — Есть на свете такие мужчины. Точно лишены гена смерти... Но, разумеется, все мы плывем в одной лодке, и причал для всех один. Не так ли? — Она улыбнулась и тихонько вздохнула. — Я так рада видеть вас, Бен. И примите мои самые искренние соболезнования. Сестра Валентина, о, она была таким милым ребенком! Хорошо хоть ваш отец поправляется. Буду молиться за всех вас.
Тут Элизабет потянула меня за рукав, и мы отошли. Она смотрела на меня и застенчиво улыбалась. И я подумал: что бы я делал сейчас без нее?
— Вэл в точности так же тянула меня за рукав, — сказал я.
— Извини. — Она тотчас отпустила мою руку.
— Да ничего страшного, — сказал я. — Мне даже понравилось. Мне... было приятно.
— Теперь обещаешь вести себя хорошо? — Голос ее звучал так нежно и тихо.
— Опять за свое! — проворчал я. — Ладно. В любом случае исправляться уже поздно.