Оба всадника слушали с невозмутимым спокойствием. Наконец, когда Иапет закончил, старший патрульный произнес:

– Ты прав, срань бабуина: кто я такой, чтобы спорить с чезу? Даже с таким, что походит на нищего с бандой приятелей-оборванцев… Пусть решает командир. Следуйте за мной.

И мы пошли в Темеху.

Этот оазис невелик и отличается от Нефера и Мешвеша. Он близок к стране Пиом,[52] и здесь издревле обитают роме, потомки воинов великого Рамсеса. Им фараон пожаловал земли в этом краю, освободил их от налогов и сказал: плодитесь и размножайтесь, но помните: сколько пальм, столько и ртов. Мудрый совет! И жители Темеху его приняли. Почва здесь хороша для пальм, и каждая пальма кормит человека, но лишь одного. Триста деревьев в пальмовой роще, триста женщин, мужчин и детей в поселении… С ливийцами они не мешаются, ищут супругов среди своих или в стране Пиом.

Финики здесь зреют полновесные, слаще и крупнее, чем где-либо в долине Хапи. А что из них делать, из этих чудесных плодов? Разумеется, вино; настаивать темный напиток в огромных глиняных кувшинах, разливать по малым емкостям и везти в Мемфис, где финиковое вино из Темеху славится не меньше, чем виноградное из Каэнкема. Этим и занимались жители, и хоть бывал я в их оазисе давно, но помню плывший над Темеху аромат, сладкий запах фиников и пьяный запах темного вина. Финиками и сейчас пахло, а вот вином – чуть-чуть. Похоже, виноделие в Темеху было в упадке.

Поселок, с его домами и сараями, давильными прессами и кувшинами, вкопанными в землю, располагался восточнее пальмовой рощи. На ее опушке был источник, заботливо обложенный камнем, и вода струилась к роще по неглубокому арыку. На утоптанной площадке стояли корзины с финиками, и около них, несмотря на позднее время, суетился народ. На самой границе песков темнели шатры ливийцев, паслись боевые дромадеры и маячил одинокий караульный. Завидев нас, он поднял ствол и выпалил в воздух.

Из шатров полезли солдаты, десятка два, все при оружии и в полной боевой готовности. Ливийцы такой народ, что их врасплох не застанешь – очень ценное качество и для воина, и для разбойника.

Я велел располагаться на отдых до ночи, кивнул Хоремджету и направился к шатрам. Старший патрульный, покинув седло, торопливо обогнал нас и принялся что-то объяснять хмурому ливийцу с седыми косами – видимо, начальнику.

– Ты – чезу по имени Хенеб-ка? – спросил седоволосый.

– Да. Представься, немху.

Мгновение ливиец колебался, потом отдал салют.

– Теп-меджет Гибли, третья кавалерийская череда Стражей Западной Пустыни. Знаешь ли ты, семер, что тут запретная зона?

– Для врагов нет запретных зон, а они близко, – молвил я. – Слышал ли ты, теп-меджет, про ассирский десант?

– Да, семер. Мне сказали.

– И что ты сделал?

– Что приказано – удвоил караулы. Сейчас вокруг Темеху восемь моих патрулей.

– А что ты сделаешь, когда сюда придут ассиры?

– Буду сражаться, чезу.

– Против тысячи бойцов?

– Я не ведаю, сколько их. Буду сражаться. – Взгляд Гибли устремился к моим бойцам. – Ты привел подкрепление?

– Можешь так считать. Я принимаю твой отряд под свою команду. Сколько в нем всадников?

– Сорок. Но я… – он насупился, – я здесь не один. У меня уже есть командир.

– Кто? И где он?

Теп-меджет не ответил, а повернулся к патрульному, что привел нас сюда.

– Езжай, Шаркайна. Куда – знаешь, и к кому – тоже знаешь. Доложи и слушай, что прикажут.

Кивнув, воин ринулся к верблюду, прыгнул в седло и погнал мехари в пески. На запад, к скалам, отметил я. Должно быть, там и правда что-то было. Новый Дом Власти, где полно сановников и полководцев, где стоит позолоченный трон фараона, где раздает приказы наш пресветлый царь? Не верил я этому, не верил! Если б так, то здесь, в Темеху, три чезета бы стояли, а не сорок ливийцев с теп-меджетом Гибли!

Он теребил свои косы, не решаясь спросить, но все-таки пробормотал:

– Не сочти, семер, за дерзость… дозволь спросить… Где сфинксы чезу на твоих плечах? И почему твои люди в странных одеждах, кто в тунике халдеев, кто в маджайской, а кто – в ассирских башмаках? И пулеметы я вижу у вас ассирские…

– Сводный отряд, и другого не будет, ибо все остальные – на Синайской дуге, – ответил я. – Мы двадцать дней в пустыне, оборвались, оголодали, боезапас иссяк… Сражаемся с ассирами, берем оружие и амуницию с их трупов. А сфинксов своих я оставил в Мемфисе. Вернусь с победой, будут у меня не сфинксы, а генеральские скарабеи.

Гибли сделал вид, что верит мне, а я – что не заметил его колебаний. Но оба мы знали: в том, что стоит перед ним настоящий чезу, Гибли не сомневался ни мгновения. Был он ветераном, тертым-перетертым на армейской службе, и умел отличать доб-рый финик от гнилого.

– Надеюсь, твой гонец вернется быстро, – сказал я.

– Да, семер.

– Подождем. А пока я прогуляюсь в селение.

Он отдал салют, я ему ответил и зашагал к поселку за финиковой рощей. Хоремджет шел следом за мной. Ладья Ра висела над дюнами, и струившийся от нее вечерний свет был ровным и мягким. Сейчас безбрежное море песков, окружавшее оазис, казалось не враждебным человеку, а вполне мирным; желтые, розовые и золотистые тона успокаивали душу и навевали легкую печаль. В восточной стороне плыл, подрагивая и колыхаясь, мираж – чудесные дворцы в зелени садов, беседки, фонтаны и речной берег, будто перенесенный в этот край из долины Хапи. Я глядел на него с грустной улыбкой. Если бы я мог уйти в этот иллюзорный мир! Уйти и взять с собой Бенре-мут, наше дитя и всех моих товарищей! Но стоит ли мечтать об этом? Я не ушел бы, даже если б смог… Я не оставил бы Темеху.

– Как ты думаешь, чезу, куда этот Гибли отправил посыльного? – произнес Хоремджет. – В Дом Власти, о котором говорил Гимиль-Нинурта?

– Сомневаюсь. Есть что-то на западе, но так ли важен этот объект? Гарнизон в Темеху небольшой.

– Да, небольшой, – согласился мой помощник. – Сорок ливийских всадников вместо корпуса. Но, быть может, это сделали нарочно? Чтобы не привлекать внимания?

Я молча пожал плечами. Мы шли по единственной улице деревни, тихой и малолюдной, будто половина жителей оазиса исчезла неведомо куда. Очаги дымили не в каждом дворе и не повсюду готовили ужин, чаны под давильными прессами пустовали, и корзин с финиками было маловато, хотя урожай не оставлял желать лучшего. Ветви пальм гнулись под тяжестью плодов, и мне показалось, что на земле полно гниющих фиников. Чудеса! Неужели здесь позабыли слова Рамсеса: пальма кормит один рот? Или ртов стало меньше?

– Странно, – сказал Хоремджет, озираясь. – Только женщины, дети и старики… Ни одного мужчины, даже подростков нет.

Я это тоже заметил. И заметил другое: ребятишки и кое-кто из женщин шли за нами, но была их толпа молчаливой, совсем не такой, как в других селениях, где каждый новый человек – повод покричать и пошуметь. Давно, когда я был тут на маневрах, нас встречали по-другому, несли вино и финики, а уж расспросам не было конца.

Мы вышли на площадку, где бил источник. Вокруг него, у каменного ограждения, стояли женщины, черпали воду кувшинами, занимаясь этим в гнетущей тишине. Это было совсем уж удивительно! Где женщины, там разговоры, пересуды, смех… Кто сплетничает, кто ругается, кто хихикает или кричит на детишек… Эти молчали. Казалось, я не в Темеху попал, где все немного пьяные и возбужденные от запаха вина, а в мрачный Мешвеш – да и то после кровавого погрома.

Толпа детей и женщин окружила нас. Женщины были всякие, молодые и в зрелых годах, свежие и приятные видом или сгорбленные от крестьянского труда. Были юные девушки и пара старух, чья кожа обвисла, а нос касался подбородка.

– Кто вы, воины? – раздался чей-то голос. – Откуда?

Взглядом я нашел эту женщину в толпе. Красивая, хотя не молодая, и чем-то похожа на Бенре-мут – не нынешнюю Бенре-мут, а ту, какой она станет через десять Разливов. Она смотрела на меня, и глаза ее были как два озера тоски.