– Годи до Астрахани, Степан. Там я тебя угощу по-царски!

– Будет врать, – лениво махнул рукой Разин.

– А вот и не вру, и Семёна Ивановича отгощу.

Львову замыслы Разина явиться в Астрахань были не по душе, там его близость к атаману могла быть опасной.

– А мне тут нашёптывали, – сказал он. – Что ты на верховые города пойдёшь.

– Чем же плоха Астрахань? – хохотнул Стенька. – Чем она не невеста для казаков? Накопила приданого, пора замуж. Вот сыграем свадьбу, и пойдём вверх.

До ушей пирующих донёсся дикий, нечеловеческой силы вопль.

– Что это? – всполошился Львов и попытался встать со скамьи.

– Сиди! – придавил его тяжёлой, как бревно, рукой Разин. – То Очерет казнит стрелецких начальников. Наливай, Фролка, нашего зелена вина!

Получив повеление Разина казнить начальных людей, Очерет рьяно принялся за дело. В Чёрном Яру были собраны и связаны на берег Волги все подходящие бревна, которые добровольные помощники руководителя казни вкопали в землю, устроили на них перекладины, понавесили цепи и крючья. Скоро нашлись и добровольцы на исполнение казней не из казаков, а из сволочи, которая сбилась вокруг них в изрядном множестве. Они-то и кинулись подсоблять Чикмазу и его помощникам, волокли стрелецких начальников к столбам, вешали людей вниз головой, цепляли их за ребра на крючья, а стрелецких голов отличили особо: четвертовали и кинули в Волгу.

Войско, встретив начало казней гулом одобрения, увидело потоки крови, льющейся со всех сторон, и оторопело, люди замолчали, уставились в землю очами, избегая смотреть друг на друга. Они ждали веселья, а получили стыд и горе, ведь они были христианами, и Божий страх ещё не выветрился из них до конца. Васька Ус это понял и крикнул, чтобы выкатывали бочки с вином, которые казаки нашли на одном из захваченных вчера торговых стругов. Народ оживился, повеселел, все начали пить безмерными ковшами, чтобы впасть в пьяную темноту и не видеть ничего вокруг. Началось великое гульбище и попоище, которые продолжались всю ночь, и когда настало утро, разинский стан напоминал поле сражения, в котором погибли все: люди лежали вповалку вокруг столбов с казнёнными, и над ними летали кругами чёрные птицы.

Князь Львов уступил своё ложе атаману, а сам лёг на войлочную кошму, постеленную на землю. На новом месте ему плохо спалось, он то и дело просыпался, и когда на рассвете в шатёр просунулся Филька, он сразу открыл глаза.

– Что там стряслось?

– Господине, казаки переняли караван стругов, и среди них твой.

– Что с ним? – подскочил, как ужаленный, князь. Товары на струге были богатые, из Персии. Львов надумал их провезти до Москвы, надеясь на Разина, безбоязненно и получить от их продажи большую выгоду.

– Пока целы, – прошептал Филька. – Приказчик объявил, что они принадлежат Степану Тимофеевичу.

– Ступай! – отослал князь доносчика и задумался. Струг надо было срочно выручать, а то товары мигом раздуванят по пьяному делу, а потом какой с питухов спрос, сам Стенька не сможет их возвернуть, мигом промотают и распродадут, за войском шли воровские торговцы, в их бездонных кулях и ларях может сгинуть не один струг.

– Степан, проснись, – нежным голосом князь позвал Разина. – Беда у меня Стёпа, такая беда!

– Что стряслось? – спросил Разин, не открывая глаз.

– Беда у меня, Степанушка, твои ребята перехватили мой струг с красным товаром, как бы не раздуванили.

– Без атамана дувана не бывает, – сказал атаман и, опершись на руки, сел на ковре. – Кто нарушит уряд, тому смерть. Впрочем… Бумба! Зайди!

В шатер вошёл приземистый крещёный калмык и вопрошающе уставился на Разина.

– Сбегай, Бумба, на Волгу и скажи, чтобы струги не трогали. Особенно его.

Калмык, приложив руку к сердцу, поклонился, вышел из шатра, и вскоре раздался конский топот.

Разин встал, потянулся к своей чуге, взял её и выругался: рукав платья был измазан блевотной нечистотой.

– Фролкина работа! – Он отшвырнул чугу. – Слаб на винопитие, а лопать горазд!

Князь встрепенулся, он вспомнил о припасённом для Разина подарке.

– Годи, брат! – воскликнул он. – Я для тебя подарок припас.

И развернул перед ним свёрток с одеждой. Разин даже зажмурился от радости и сразу схватил сапоги с золотыми каблуками, таких он ещё не нашивал.

– Угодил, брат! Дай я тебя обниму.

Князь с опаской приник к атамановой груди, но тот на этот раз обнял его бережно и легонечко. Разин переоделся, переобулся и вышел из шатра. Стол уже был накрыт не менее богато, чем вчера. На нём были свежая стерлядь, на Волге начинался ход рыбы, икра и всякие другие вкусности. Названые братья выпили по большой чарке вина и приступили к трапезе.

Скоро к ним подскакал посланный атаманом калмык.

– Что, Бумба, всё цело? – не поворачивая головы, спросил Разин.

– Всё, – ответил калмык. – Есаул Корень возле стругов поставил сторожей.

– Сгоняй ещё раз туда же, – сказал Разин. – Возьми с моего струга парня синбирянина и доставь сюда.

Максим ночь провёл на струге, на берегу творилось такое, что у него волосы на голове вставали дыбом. Полторы сотни людей, как он не отворачивался, казнили у него на глазах. Вода у берегов от крови окрасилась в розовый цвет, подвешенные за ноги и на крюки люди мучились долго, всю ночь вопили и стонали и только к утру затихли. Наконец и ему удалось впасть в сонное забытьё, из которого его извлек на свет посланный атаманом калмык.

– Встряхнись, парень! Тебя атаман кличет.

Разин уже успел опорожнить три чарки вина и пребывал в благодушном настроении. Он ласково смотрел на угодившего ему подарками князя и нет-нет да поглядывал на золотые каблуки сапогов, которые жарко вспыхивали от солнечных лучей.

– Ты что такой бледный? – улыбаясь, спросил Максима атаман. – Гулял всю ночь с моими ребятами?

– Не спал. На берегу было шумно.

– Разве это шум, – сказал Разин. – Вот годи, придем в Синбирск, уж там пошумим так пошумим! Дело для тебя есть, проводить княжий струг до Синбирска. Буде воровские ребята до тебя приставать, покажешь им мой знак. Он у тебя цел?

– Цел, – ответил Максим. – Купцу Твёрдышеву что передать?

– А ничего, скажи только, что скоро буду в Синбирске. Может, как раз к твоей свадьбе успею. Или ты меня ждать не будешь?

Максим смутился и потупился, гадая, о чем спросил его атаман. Вроде бы про свадьбу, но парню показалось, что не только об этом.

– Ладно, ступай, – усмехнулся Стенька. – Мы ещё встретимся. Но ты зря думаешь, парень, что можно сквозь огонь пройти и волос не опалить. Такого не бывает.

Великий государь Алексей Михайлович находился в благоприятном расположении духа: с утра его порадовал редким подарком его ближний боярин Богдан Хитрово, преподнёс царю его парсуну, написанную изуграфом Оружейной палаты. Собственное изображение взволновало государя, он взял парсуну в руки, подошёл к окну и долго её рассматривал.

– Я, Богдан, хотя это патриарх и не одобряет, иногда гляжу на себя в зеркало, – сказал великий государь, ставя подарок на столец. – Я в зеркале вижу себя живым. А это то же зеркало, но оно неживое, тем я на себя и не похож. Да и приукрасил меня парсунщик изрядно, я морщат, а тут будто молодильных яблок наелся.

– Это я ему велел, великий государь, так сделать, – осторожно произнёс Хитрово.

– Угодить мне надумал? – усмехнулся Алексей Михайлович. – Что с тобой, Богдан, ты ведь таким не был?

– Парсуна великого государя написана не для взглядов людей сего дня, а для потомков, – сказал Хитрово. – Для них будет важна державность облика великого государя, и это в парсуне есть.

– Говоришь, державность, – улыбнулся Алексей Михайлович. – Государь Иван Васильевич, не к ночи будет помянут, смотрится на своих парсунах куда как державно, а что после себя оставил? Сына Федю-дурачка да Бориску Годунова, разве не они подвели царство к Смуте?