– Я князя долго не задержу, – важно произнёс Милославский. – Копаться в бумагах не буду, потому что и после меня другому воеводе некогда будет этим заниматься. Война спишет все грехи, коли они у кого есть, кроме одного – отступничества от государевой воли. Посему объявляю град Синбирск на военном положении. Где земский староста?

– Фирсов! – крикнул Дашков. – Что за людьми хоронишься? Поди сюда!

Староста неловко протиснулся между Твёрдышевым и Андреевым, снял с головы шапку и поклонился.

– Завтра же яви списки всех людей в граде и уезде, – сказал Милославский. – Возьмёшь казаков… А где казаки? – спохватился князь.

– Поле проведывают…

– Возверни казаков, пройдись по деревенькам близ града частым бреднем и всех бесхозных людишек гони в Синбирск для работ в крепости и вокруг неё. А пока все ступайте, до завтрашнего дня. Что, князь, веди, показывай свои хоромы, – сказал Милославский. – Благодарствую за добрую встречу. Судя по ней, ты, наверно, озаботился распорядиться и мыльню истопить?

– Это первое дело с дороги, – ответил польщённый похвалой Дашков. – И мыльня готова, и есть кому спинку потереть.

Возле съезжей избы стояла телега с вещами нового воеводы.

– Я велел освободить для тебя, Иван Богданович, лучшую комнату, – сказал Дашков. – А как отпустишь меня, так владей здесь всем и живи, где похочешь.

– Не задержу тебя, Иван Иванович, не задержу. Мне и самому ты здесь не надобен. Вот дьяки меж собой столкуются и езжай подобру-поздорову.

Милославский остался мыльней премного доволен: и крепким, пахнущим ягодным квасом и свежим дубовым веником, которым князя потчевала от всей души озорная смешливая девка.

– Ты чья? – спросил её князь.

– Прибираюсь в воеводской избе.

Подустав от девкинова усердия и чувствуя приятную истому во всех членах своего тела, Милославский осушил две чары ядрёного кваса и стал весьма доволен, Синбирск ему нравился всё больше и больше, и он игриво стукнул вытиравшую с пола мокроту девку ладонью по упругой ягодице. Та ойкнула и обернулась.

– А ты пугливая, – сказал князь. – Как кличут?

– Настя.

– Чья будешь?

– Воротника Трофимова дочка.

– Добро, – сказал Милославский, вставая со скамьи. – Будешь у меня в избе поломойничать.

Князь Дашков с угощением расстарался на славу, на столе были самые разные рыбьи и мясные кушанья, обильно наперчённые и посоленные, и уха, и пироги с тремя начинками: рыбной, грибной и капустной, кувшины с романеей, вином, пивом и квасом. Два поварёнка, открыв настежь двери и окна, усердно махали большими тряпками, выгоняя из комнаты мух. Ключник принёс из кладовой короб с серебряной посудой и протирал пыль с тиснённых лиственными узорами тарелок, чаш, чарок и ложек. Дашков нетерпеливо прикрикнул на них, чтобы они поторапливались, поварята мигом исчезли, а ключник, поставив на стол царицу пированья – кованную из серебра и самородной меди объёмистую братину, поспешил на поварню, чтобы заняться рассылкой оттуда к столу готовых кушаний.

В комнату стали заходить гости, появились стрелецкие головы, первым Бухвостов, а за ним Жидовинов и Марышкин. Перекрестившись на образ Святой Троицы, они троекратно обнимались с хозяином и садились за стол. Вскоре явился полковник Зотов и сел чуток в стороне от стрелецких начальников, поближе к хозяйскому месту. Полковник сел неловко, и на столе покачнулась посуда, двухзубая вилка упала, зазвенев, на пол.

– Глеб Иванович кого-то ещё в гости наворожил, – сказал Марышкин. – Кажись, жёнка явится, или не так?

– Ложка и вилка, это к жёнкам, – ухмыльнулся Жидовинов, довольный, что можно задеть нелюдимого полковника.

Дашков нетерпеливо поглядывал в окно. Милославский задерживался, но тут дверь распахнулась и, сопровождаемый дьяком Ермолаевым, в комнату вошёл новый синбирский воевода. Воинские начальники приподнялись со скамеек, но князь прошёл мимо них и, перекрестившись, бережно поддержанный под локоток хозяином, сел на одну из двух стоявших во главе стола коротких скамеек. Дашков мигнул слуге, и тот быстро наполнил чарки хмельным. Иван Иванович встал с чаркой в руках, за ним встали гости, и хозяин торжества иным голосом произнёс полный титул великого государя Алексея Михайловича, с здравицы которому всегда начиналось пированье лучших людей. Затем началось провозглашение здравиц с подъёмом чарок в честь князя Ивана Богдановича Милославского. Первым начал полковник Зотов, напомнивший князю, что он с ним встречался во время польской войны под Уманью, далее нового воеводу величали стрелецкие головы Бухвостов, Жидовинов и Марышкин. Головы за долгую службу выучились хвалить своих начальников, слова звучали пышные и приятно щекотали самолюбие Милославского, который всё более благосклонно начал взирать на подначальных ему людей. Завершил величание гостя князь Дашков такими проникновенными словами, что оба воеводы, старый и новый, почувствовали увлажнение своих очей, обнялись и троекратно расцеловались.

После шестой чарки все ослабили пояса, а слуги сменили стол: постелили свежую скатерть, поставили на неё щи, говядину, баранину, первую огородную зелень, вино, пиво и квасы.

Пришло время сказать слово и князю Милославскому. Он, с чаркой в руке, встал со скамьи и вполне трезвым голосом сказал:

– Благодарствую, князь Иван Иванович, за добрую встречу и почёт. Вижу, ты рачительный хозяин, умеешь гостя встретить, почествовать и ублажить. Всем вам, полковнику и головам, велю запомнить это пированье, оно для вас последнее до того дня, пока вор Стенька не будет схвачен и забит в оковы. С завтрашнего утра начнём готовить крепость к осаде…

После таких строгих слов начальные люди, выпив чарку за нового воеводу, не сговариваясь, стали отпрашиваться отпустить их к своим делам. Их не держали, и скоро воеводы остались одни.

– Ты сколько, Иван Иванович, на Синбирске просидел? – спросил Милославский.

– Скоро пять лет будет, – ответил Дашков, гадая, что за умысел таится в вопросе князя.

– Пять лет! – удивился Милославский. – Обычно больше года-двух воевод на одном месте не держат, как же тебе удалось столь высидеть?

– Хитрости в этом, Иван Богданович, большой нет. На Синбирске воеводе жирно кормиться нечем, посему сюда охотников не сыщешь. Если б это были Вологда, Рыбинск или какой другой торговый город, я бы и года здесь не просидел, нашлись бы охочие люди на моё место.

– И действительно воеводе прибытков нет? – спросил Милославский. – Здесь же Волга?

– Волга есть, да товары по ней мимо Синбирска идут, – сказал Дашков. – Выйду я иной раз на Венец, вижу – струги косяком идут, да не про мою честь. Так что ухожу я отсель с превеликой охотой. Ударю челом великому государю, чтобы пожаловал мне на кормление торговый городок.

– Я войсковой воевода, – сказал Милославский. – Хитрости городовых правителей мне ведомы понаслышке, да и вряд ли я их постигну на синбирском воеводстве. Вот дьяки сочтут по росписи денежную, пушечную и прочую государеву казну, и можешь отправляться восвояси. Тут скоро такое начнется, что пощады никому не будет. Скажи, Иван Иванович, казаки надежны?

– У всех казаков одно на уме – жить безначально, – осторожно ответил Дашков. – Вор Стенька ждёт от них подмоги, среди синбирских казаков есть немало и таких, что переметнутся к вору. Пока они помалкивают, а что на сердце держат, то по прежним их делам известно.

– А про князя Барятинского что слышно?

– Пока ничего. А что, он с ратью сюда явится? – спросил Дашков.

– Так ему великим государем велено, – сказал Милославский. – Как мыслишь, много ли людей в Синбирск набежат хорониться от вора? Город не так уж и велик, поместятся ли все?

– Помещиков здесь негусто, – ответил Дашков. – С домочадцами сотни с полторы прибегут. Торговые люди сядут в осаду, ремесленники, это ещё сотни с две народу. И шляхтичи обязательно уйдут в город.

– Что, здесь пленные поляки живут? – заинтересовался Милославский.

– Какие они поляки, – сказал Дашков. – Православные шляхтичи, ушли из Полоцка от униатских попов. По воле великого государя им в уезде земля нарезана для поместий и деньги берут из казны на прожитие. Эти будут крепко стоять в осаде.