— Но… но что вы делаете здесь? — Она обвела заведение взглядом. — Это же не имеет никакого смысла!

— Вы уверены?

— Что это? Шутка? Эксперимент? Секретная миссия? Или вы проводите какие-нибудь особые исследования?

— Нет, мисс Таггерт. Я зарабатываю себе на жизнь, — последовал ответ, в искренности которого было просто невозможно усомниться.

— Доктор Экстон, я… это непостижимо, это… вы же… вы же — философ… величайший среди ныне живущих… вы обессмертили свое имя… почему вы делаете все это?

— Потому что я — философ, мисс Таггерт.

И Дагни с полной обреченностью поняла — как и то, что ее упрямству и самоуверенности нанесен суровый урон: она не получит никакой помощи от этого человека, все ее вопросы бесполезны, он ничего не скажет ей ни об изобретателе, ни о своей дальнейшей судьбе.

— Поиски ваши закончены, мисс Таггерт, — негромко повторил он, словно бы подтверждая — как она и предполагала — что способен читать ее мысли. — Поиски ваши безнадежны, тем более, что вы не имеете ни малейшего представления о том, за какое невыполнимое дело взялись. И я советую вам не трудиться, изобретая аргументы и уловки, с целью получить от меня необходимую вам информацию; уговаривать меня тоже бесполезно. Поверьте мне на слово: бес-по-лез-но. Вы сами сказали, что цепочка заканчивается на мне. Это тупик, мисс Таггерт. И не стоит тратить время и деньги на прочие, привычные способы расследования: не надо нанимать никаких детективов. Им ничего не удастся узнать. Вы вправе пренебречь моим предупреждением, но я считаю вас человеком, наделенным высоким интеллектом, способным понять, что я знаю, о чем говорю. Сдавайтесь. Тот секрет, который вы пытаетесь раскрыть, связан с тайной, существенно большей, значительно большей, чем изобретение двигателя, работающего на атмосферном электричестве. Я могу дать вам только один полезный намек: благодаря сути и природе бытия, противоречий не может существовать. Если вы считаете непостижимым, что гениальное изобретение остается брошенным среди руин, и что философ готов работать поваром в забегаловке, проверьте свои предпосылки. Одна из них может оказаться ложной.

Дагни вздрогнула: она вспомнила, что уже слышала такие слова, и слышала их от Франсиско. А ведь этот человек был одним из его учителей.

— Как вам угодно, доктор Экстон, — проговорила она. — Я не стану более расспрашивать вас. Но позволите ли вы задать вам вопрос на совершенно другую тему?

— Безусловно.

— Доктор Роберт Стадлер однажды сказал мне, что когда вы с ним преподавали в университете Патрика Генри, у вас было три любимых студента, три блистательных молодых человека, которым вы предрекали великое будущее. Одним из них был Франсиско д’Анкония.

— Да. Другим был Рагнар Даннескъёлд.

— А третьим?

— Его имя ничего вам не скажет. Он не стал знаменитым.

— Доктор Стадлер говорил, что вы конфликтовали с ним из-за этих парней, потому что видели в них своих сыновей.

— Конфликтовали? Куда ему… Он проиграл соперничество.

— Скажите мне, гордитесь ли вы тем, как проявили себя эти молодые люди?

Экстон глядел на пламя заката, угасавшее на далеких горах; на лице его застыло выражение, подобающее отцу, чьи сыновья исходят кровью на поле боя. Он проговорил:

— Горжусь, и притом в много большей степени, чем когда-то надеялся.

Уже почти совершенно стемнело. Экстон резко повернулся, извлек из кармана пачку сигарет, достал одну, но остановился, вспомнив о присутствии Дагни, словно успел позабыть о ней на мгновение, и предложил ей закурить. Дагни взяла сигарету, он поднес горящую спичку и тут же погасил ее, оставив две светящихся точки в застекленной комнате и на всем пространстве вокруг.

Поднявшись с места, Дагни заплатила по счету и сказала:

— Благодарю вас, доктор Экстон. Я не стану досаждать вам мольбами и хитростями. Я не стану нанимать детективов. Но я считаю себя обязанной сказать вам, что не сдамся и продолжу поиски изобретателя мотора. Я найду его.

— Лишь в тот день, когда он сам захочет встретиться с вами.

Пока она шла к своей машине, Экстон погасил свет в зале; посмотрев на стоявший возле дороги почтовый ящик, она обратила внимание на совершенно немыслимую подробность — на нем так и было написано: «Хью Экстон».

Дагни успела далеко отъехать по извилистой дороге, и вывеска кафе давно исчезла из вида, когда обратила внимание на то, что вкус сигареты приятен ей: он заметно отличался от всего, что ей приходилось курить. Поднеся оставшийся окурок к светящейся приборной доске, она попыталась прочитать имя производителя. Имени не было, его заменяла торговая марка. На тонкой белой бумаге золотом был оттиснут знак доллара.

Дагни с любопытством уставилась на него: ей не приводилось встречать ничего подобного.

А потом она вспомнила о старике в сигаретном ларьке на Терминале, или вокзале «Таггерт», как его называли раньше, и, улыбнувшись, подумала, что прибережет этот экземпляр для его коллекции. Загасив окурок, она опустила его в сумочку.

Поезд номер 57 уже вытянулся на пути, собираясь отправиться в путь до «Узла Уайэтт», когда она добралась до Шайенна, оставила автомобиль в том гараже, где взяла его напрокат, и вышла на платформу таггертовского вокзала. До прибытия направлявшегося на восток нью-йоркского экспресса оставалось полчаса. Подойдя к самому концу платформы, Дагни устало прислонилась к фонарному столбу; она не хотела, чтобы станционные работники заметили и узнали ее. На полупустой платформе собрались несколько групп людей; шел живой разговор, и газеты фигурировали в нем чаще обычного.

Она посмотрела на освещенные окна 57-го, видя в них уют и отдых, память о великом достижении. Поезду номер 57 предстояло вот-вот отправиться по ветке «Линия Джона Голта», сквозь города, мимо крутых склонов гор, мимо зеленых огней семафоров, возле которых стояли веселые люди, и долин, откуда в летнее небо взмывали ракеты. Теперь к крышам вагонов тянулись голые ветви, на них крючилась последние сухие листья; поднимавшиеся в вагоны пассажиры кутались в меха и теплые шарфы. Для них это стало уже обычным, повседневным делом, свою поездку они воспринимали как данность…

«Мы сделали это, — подумала Дагни, — сделали, по крайней мере, это».

Она почти замкнулась в себе, когда ее внимание вдруг привлек разговор двоих оказавшихся за ее спиной мужчин.

— Но законы просто нельзя принимать подобным образом, настолько быстро… Слишком быстро!

— Но это не законы, это директивы.

— Значит, они незаконны.

— Нет, потому что законодатели в прошлом месяце приняли закон, разрешающий им издавать директивы.

— Не думаю, что директивы можно обрушивать на людей вот так… как гром среди ясного неба.

— Ну, разве есть время на пустые разговоры, когда речь идет о национальных интересах.

— Едва ли это справедливо, потом, ничего ведь не стыкуется! Как выйдет из положения Риарден, если здесь сказано…

— Что тебе до Риардена? Он достаточно богат. Он найдет способ выпутаться.

Бросившись к ближайшему киоску, Дагни купила вечернюю газету.

Все было на первой странице. Уэсли Моуч, Верховный координатор Бюро экономического планирования и национальных ресурсов, предупреждая события и во имя общенациональных интересов, гласила газета, выпустил ряд директив.

Железным дорогам страны было указано ограничить максимальную скорость поездов шестьюдесятью милями в час, ограничить максимальную длину составов шестьюдесятью вагонами и пускать равное количество поездов в каждых пяти соседних штатах, причем для этой цели страна поделена на соответствующие зоны.

Сталелитейные заводы страны получили предписание ограничить максимальное производство любого металлического сплава объемом, равным производительности других предприятий той же мощности, и предоставлять долю своей продукции любому покупателю, желающему ее получить.

Всем производственным предприятиям страны вне зависимости от их размера и природы было запрещено оставлять места нынешней дислокации без особого на то разрешения Бюро экономического планирования и национальных ресурсов.