Он не мог заставить замолчать свой говорящий разум; с тем же успехом можно пытаться перекрыть руками напор воды, бьющей из сорвавшегося с резьбы пожарного крана.

Колкие струи, в которых слова мешались с образами, разили его мозг.

Часы, думал он, часы уйдут на созерцание этих лиц; часы, полные скуки, если они просто пьяны, и отвращения, рожденного этими пустыми глазами, пока они трезвы; сколько же времени придется изображать, что ты не замечаешь ни того, ни другого, сколько придется изобретать какие-то обращенные к ним фразы, когда сказать нечего, — и это тогда, когда время это было позарез необходимо ему, чтобы подыскать нового начальника прокатного цеха вместо внезапно уволившегося без всякого предупреждения… это следовало сделать без малейшего промедления, поскольку найти подобного рода специалиста невероятно трудно… а если что-то нарушит плавную работу прокатных станов, выпускавших рельсы для Таггертов… Он вспомнил ту безмолвную укоризну, те взгляды, полные обвинения, долготерпения и презрения, которые обращали к нему родственники, обнаруживая очередное свидетельство его преданности своему делу — и тщетность его молчаливой надежды на то, что они, наконец, решат, что «Риарден Стил» значит для него меньше, чем это было на самом деле — так пьяница изображает безразличие к спиртному в присутствии людей, презрительно наблюдающих за ним в полном ведении его позорной слабости…

— Я слышала, что вчера ты заявился домой в два часа ночи, и где же ты был? — спрашивала его мать за обеденным столом, и Лилиан отвечала ей:

— Конечно же, на своем заводе, — тем же тоном, которым другая жена с уверенностью произнесла бы: — В салуне, на соседнем углу…

Или Лилиан спрашивала его с умудренной жизнью полуулыбкой:

— Что ты делал вчера в Нью-Йорке?

— Был на банкете с ребятами.

— Деловом?

— Да.

— Ну, конечно, — и не произнеся ничего более, Лилиан отворачивалась, пробудив в нем какое-то дурацкое, позорное ощущение: он едва ли не надеялся на то, что она сочтет, будто он побывал на какой-нибудь непристойной холостяцкой вечеринке…

В шторм на озере Мичиган утонул рудовоз, перевозивший тысячи тонн купленной Риарденом руды — корабли эти разваливались на ходу — и если он не поможет возместить убытки, владельцы пароходной компании разорятся, не оставив на озере ни одного корабля…

— Этот уголок? — сказала Лилиан, указывая на кофейные столики и диваны, расставленные ею в гостиной. — Но, Генри, это уже не новость, хотя мне должно льстить, что тебе потребовалось всего три недели, чтобы заметить перестановку. Это моя собственная трактовка обстановки утренней комнаты знаменитого французского дворца — впрочем, такие вещи не могут тебя интересовать, дорогой, поскольку их не найдешь на фондовой бирже, как ни ищи…

…Сделанный им шесть месяцев назад заказ на медь до сих пор не был выполнен, оговоренная в договоре дата поставки переносилась уже три раза — здесь от нас ничего не зависит, мистер Риарден — и ему пришлось искать нового контрагента: обеспечить поставки меди становилось все труднее…

…Филипп не улыбнулся, прервав свой спич, в котором он превозносил перед какой-то подругой их матери некую организацию, в ряды которой только что вступил, просто обмякшие мышцы его лица всегда намекали на полную превосходства улыбку. Он сказал:

— Нет, Генри, эта тема просто не может интересовать тебя, в ней нет ничего коммерческого..

…Тот подрядчик в Детройте, взявшийся за перестройку крупного завода, просматривал возможность использования опорных конструкций из риарден-металла — надо было бы слетать в Детройт и лично переговорить с ним — он должен был сделать это еще неделю назад, он мог бы сделать это прямо сегодня…

— Ты не слушаешь меня, — говорила за завтраком мать в тот момент, когда мысли его обратились к текущему индексу цен на уголь, в то время как она рассказывала ему сон, привидевшийся ей прошлой ночью. — Ты никогда не слышишь, что тебе говорят другие. Тебя не интересует ничего, кроме тебя самого. Ты совершенно не думаешь о людях, тебе не дорог ни один человек на всей земле.

…Машинописные страницы, оставшиеся на столе в его служебном кабинете, сообщали об испытании авиационного двигателя, изготовленного из риарден-металла, и, наверно, более всего на свете ему хотелось в настоящий момент прочитать их — отчет оставался нетронутым на его столе уже три дня, потому что у него не находилось времени взять эти листки в руки…

Резко тряхнув головой, Риарден открыл глаза и отступил от зеркала.

Он попытался застегнуть пуговицы на рубашке. Однако рука его сама собой протянулась к стопке писем, оставленных на столике. Это были срочные письма, их следовало прочитать сегодня, но он не успел сделать этого в кабинете.

Секретарша сунула ему эти письма в карман, когда он шел к двери. Раздеваясь, он переложил их на столик.

На пол порхнула газетная вырезка. Его секретарша сердитым движением красного карандаша пометила передовицу. Она гласила: «Уравнение возможностей». Прочитать следовало: об этом в последние три месяца говорили слишком много, прямо скажем, прискорбно много. И он прочел статью — под доносившиеся снизу звуки голосов и деланные смешки, напоминавшие ему о том, что гости прибывают, вечеринка уже началась, ему придется ловить на себе полные горькой укоризны взгляды родственников, когда он спустится вниз.

Передовица повествовала о том, что во времена падения производства, сокращения рынка и исчезновения возможности обеспечить свою жизнь нечестно позволять одному субъекту владеть несколькими предприятиями, в то время как у других людей нет ни одного; что гибельно оставлять все ресурсы в немногих руках, не предоставляя шанса другим; что конкуренция является важнейшей опорой общества, которое обязано следить за тем, чтобы никто не поднимался слишком высоко над средним уровнем, становясь вне конкуренции. Передовица предсказывала успех предложенному биллю, запрещавшему любому субъекту или корпорации владеть более чем одним промышленным концерном.

Уэсли Моуч, его человек в Вашингтоне, посоветовал Риардену не беспокоиться; по его мнению, схватка предстояла упорная, однако билль будет отклонен.

Риарден ровным образом ничего не понимал в такого рода сражениях. Возможность вести их он предоставил Моучу и его штабу. Он едва находил время, чтобы пробегать полученные из Вашингтона сообщения и подписывать чеки, присланные Моучем на оплату его баталий.

Риарден не верил в то, что билль может пройти. Он просто не мог допустить этого. Проведя свою жизнь в чистой реальности — посреди металлов, техники и технологий, он приобрел искреннюю уверенность в том, что человеку следует иметь дело только с вещами рациональными, а не безумными, что следует искать правды, ибо верным всегда является только правдивый ответ, что бессмысленное, ложное, чудовищно несправедливое не способно преуспеть, не способно ни на что другое, кроме как потерпеть поражение. Битва с такой вещью, как упомянутый билль, казалась ему отвратительной и даже просто немыслимой — как если его вдруг попросили конкурировать с человеком, рассчитывающим состав стальных сплавов по формулам нумерологии.

Риарден напомнил себе о том, что вопрос этот представляет собой существенную опасность. И все же даже самый отчаянный визг наиболее истеричной газетенки не пробуждал в нем никаких чувств, в то время как изменение какой-нибудь характеристики риарден-металла в лабораторном эксперименте заставляло его вскакивать на ноги от нетерпения или тревоги.

У него не оставалось сил ни на что другое.

Риарден смял передовицу и швырнул ее в корзину для бумаг. Он ощущал приближение свинцового утомления, которое никогда не посещало его на работе, как будто карауля его и поджидая того мгновения, когда он обратится к другим делам. Риардену казалось, что он не испытывает никакой иной потребности, кроме отчаянного желания спать. Он сказал себе, что должен присутствовать на вечеринке, что у родных есть право требовать от него этой уступки, и что он обязан научиться испытывать понятное им удовольствие — не ради себя, ради них.