Толпа зааплодировала. Мистер Томпсон неподвижно сидел с застывшим в смущении лицом. Доктор Стэдлер ничуть не сомневался, что этот темный делец имеет столь же мало отношения к проекту, как и любой из похожих на билетеров служителей, что он не обладает ни достаточным разумом, ни изобретательностью, ни даже агрессивностью, чтобы содействовать появлению нового орудия уничтожения, что он тоже всего-навсего винтик в некоей бесшумной машине, не имеющей ни центра, ни руководителя, ни направления, запущенной не доктором Феррисом, Уэсли Моучем или кем-то из запуганных существ на трибунах — безликой, не думающей, бесплотной машине, которой никто не управляет, в которой все лишь пешки, каждая в меру собственного зла. Доктор Стэдлер крепко стиснул край скамьи: у него появилось желание вскочить на ноги и бежать.

— …о том, что касается функции и назначения звукового луча, я ничего не скажу. Предоставлю ему самому говорить за себя. Вы увидите его действие. Когда доктор Блоджетт передвинет рычаги «Ксилофона», предлагаю вам неотрывно смотреть на цель — вон тот фермерский дом в двух милях. Видеть больше будет нечего. Сам луч невидим. Все прогрессивные мыслители давно согласились, что не существует бытия — есть только действия, и не существует ценностей — есть только последствия. Теперь, дамы и господа, вы увидите работу Гармонизатора Томпсона и ее последствия.

Доктор Феррис поклонился, медленно отошел от микрофона и сел рядом с доктором Стэдлером.

Моложавый, полноватый человек встал у коммутатора и обратил выжидающий взгляд на мистера Томпсона. Тот какое-то время выглядел совершенно растерянным, будто что-то забыл, потом Уэсли Моуч подался к нему и прошептал на ухо пару слов.

— Контакт! — громко скомандовал мистер Томпсон.

Стэдлеру было невыносимо видеть плавные, расслабленные движения руки доктора Блоджетта, когда тот потянул один рычажок коммутатора, затем другой. Он поднес к глазам бинокль и навел его на фермерский дом.

В тот миг, когда Стэдлер сфокусировал изображение, одна из коз безмятежно тянулась к высокому сухому кусту чертополоха. В следующий момент коза взлетела в воздух, перевернулась, подергивая задранными вверх ногами, и упала на серую груду своих дергающихся в конвульсиях сестер. К тому времени, когда он поверил, наконец, своим глазам, груда была уже неподвижна, лишь торчавшая из нее нога одного животного дрожала, словно на сильном ветру. Дом разорвался на полосы вагонки и рухнул, затем взлетели гейзером кирпичи дымовой трубы. Трактор расплющился. Водонапорная башня треснула, обломки посыпались на землю, а колесо ее продолжало вращаться само по себе. Стальные брусья и балки недавно возведенных конструкций разлетелись, как спички под дуновением ветра. Это произошло так быстро, так внезапно, так просто, что доктор Стэдлер не ощутил ужаса, не ощутил вообще ничего. То была неизвестная ему реальность, то было царство детских кошмаров, где материальные предметы могут уничтожаться одним только злым желанием.

Он опустил бинокль. Перед его взором лежала пустая прерия. Там не было фермы, не было ничего, кроме темной полосы вдали, похожей на тень от тучи. Позади на ярусах раздался тонкий, пронзительный вопль какой-то падающей в обморок женщины. Он подумал, почему она кричит только сейчас, а потом понял, что с тех пор, как был опущен первый рычажок, не прошло и минуты.

И снова поднял бинокль к глазам, словно во внезапной надежде, что не увидит ничего, кроме тени от тучи. Но материальные предметы никуда не делись; они превратились в кучу мусора. Он вглядывался в нее лишь секунду спустя, осознал, что ищет козленка. Но не мог найти; там была только груда серого меха.

Когда он опустил бинокль и повернулся, то увидел, что доктор Феррис смотрит на него. И понял, что в течение всего эксперимента Феррис наблюдал не за целью, а за его лицом, словно проверяя, сможет ли он, Роберт Стэдлер, выдержать этот луч.

— Вот и все, — объявил в микрофон полноватый доктор Блоджетт вкрадчивым тоном администратора магазина. — В постройках не осталось ни единой целой заклепки или гвоздя, а в телах животных ни одного целого кровеносного сосуда.

Толпа зашелестела, нервно ерзая и взволнованно перешептываясь. Люди переглядывались, робко поднимались и садились снова. В шепотках звучала подавляемая истерика. Казалось, все ждали, когда им скажут, что думать.

Доктор Стэдлер увидел, как по ступенькам сводят женщину из заднего ряда, она шла с опущенной головой, прижимая ко рту платок; ее рвало. Он отвернулся и увидел, что доктор Феррис все еще наблюдает за ним. Лицо его было суровым и презрительным, лицом крупнейшего ученого страны. Стэдлер спросил:

— Кто изобрел эту отвратительную штуку?

— Вы.

Доктор Стэдлер, не шевелясь, смотрел на него.

— Это лишь практическое применение, — любезно сказал доктор Феррис, — ваших теоретических открытий. Основанное на ваших неоценимых исследованиях природы космических лучей и передачи энергии в пространстве.

— Кто работал над этим проектом?

— Несколько бездарей, как вы их называете. Право, тут не было никаких сложностей. Никто из них не смог бы приблизиться к открытию вашей формулы передачи энергии, но когда они ее получили, все прочее не составляло труда.

— Какова практическая цель этого изобретения? В чем его «эпохальная значимость»?

— О, но разве непонятно? Это бесценное оружие для защиты общественной безопасности. На обладателя такого оружия не нападет никакой противник. Оно избавит страну от страха перед внешней агрессией и позволит планировать ее будущее в полном покое. — В голосе его слышалась странная небрежность, тон грубой импровизации, словно он не ждал, что собеседник поверит ему, и не стремился к этому. — Оно уменьшит социальные трения. Будет способствовать установлению мира, стабильности и — как мы уже отметили — гармонии. Исключит всякую опасность войны.

— Какой войны? Какой агрессии? Когда весь мир голодает, и все эти народные государства едва существуют на наши подачки, где вы видите опасность войны? Думаете, эти оборванные дикари нападут на вас?

Доктор Феррис посмотрел ему в глаза.

— Внутренние враги могут представлять для народа такую же опасность, как внешние, — ответил он. — Возможно, бoльшую. — Теперь его голос звучал так, будто он ожидал, что собеседник поймет, и был уверен в этом. — Социальные системы очень ненадежны. Но подумайте, какой стабильности можно достичь с помощью нескольких научных внедрений в стратегические ключевые пункты. Это гарантия стабильного мира — вам не кажется?

Доктор Стэдлер не шевельнулся и не ответил; выражение его лица не менялось, он казался парализованным. В глазах его было выражение человека, который внезапно увидел то, что знал изначально, тратил годы, стараясь избежать этого, и теперь мучительно старается не верить своим глазам.

— Не понимаю, о чем вы говорите! — отрывисто произнес он, наконец.

Доктор Феррис улыбнулся.

— Ни один бизнесмен или алчный промышленник не стал бы финансировать проект «Икс», — заговорил он тоном праздной, непринужденной дискуссии. — Не смог бы себе этого позволить. Это огромное вложение безо всяких перспектив прибыли. Какой выгоды он мог бы ожидать от этого проекта? Та ферма уже не будет приносить доходов. — Он указал на темную полоску вдали. — Но, как вы превосходно заметили, проект «Икс» и не должен быть коммерческим предприятием. В отличие от деловых фирм Государственный научный институт без труда получил фонды для этого проекта. Вы не слышали в последние два года, что институт переживает какие-либо финансовые затруднения, так ведь? А раньше было большой проблемой заставить членов правительства проголосовать за выделение фондов на развитие науки. По вашему собственному выражению, они вечно хотели какой-то новинки за свои деньги. Что ж, вот новинка, которую кое-кто из власть имущих смог полностью оценить. И заставить других голосовать за нее. Это оказалось нетрудно. Собственно говоря, многие из этих других считали безопасным голосовать за вложение денег в секретный проект — были уверены в его значительности, поскольку их не сочли достаточно компетентными, чтобы ознакомить с ним. Нашлось, конечно, несколько скептиков. Но они сдались, когда им напомнили, что Государственный научный институт возглавляет доктор Роберт Стэдлер, в суждениях и честности которого сомневаться невозможно.