– Меня зовут Фелипе Монтеро. Я по вашему объявлению.

– Я уже догадалась. Извините, здесь негде присесть.

– Все в порядке, не беспокойтесь.

– Ну хорошо. Будьте так добры, станьте в профиль. Мне вас плохо видно. Повернитесь к свету. Вот так. Прекрасно.

– Я прочел ваше объявление…

– Разумеется. Прочли и посчитали, что справитесь, не так ли? Avez vous fait des etudes?

– A Paris, madame.

– Ah, oui, ca me fait plaisir, toujours, toujours, d'entendre… oui… vous savez… on etait tellement habitue… et apres… [2]

Ты отходишь чуть в сторону, чтобы не загораживать свет, и теперь отблески серебра, стекла и пламени свечей падают на шелковый чепец, из-под которого выбиваются совершенно белые пряди, на лицо, до того старое и морщинистое, что оно выглядит младенческим. Высокий белый воротник, застегнутый на все пуговицы, доходит до самых ушей, целиком скрывая шею; тело укутано простынями и одеялами, на плечи накинута шерстяная шаль, так что ты можешь созерцать лишь бледные руки, покоящиеся на животе, да сморщенное личико старухи. Ты почтительно смотришь на нее, пока кролик не затеет возню, что позволит тебе отвести взгляд и окинуть украдкой ветхое одеяло из красного шелка, усеянное хлебными корками и крошками.

– Давайте перейдем к делу. Мне недолго осталось жить на этом свете, сеньор Монтеро, и потому я напоследок решила пожертвовать своим покоем и дать это объявление в газету.

– И я на него откликнулся.

– Совершенно верно. Следовательно, вы согласны.

– Но мне хотелось бы прежде выяснить кое-какие подробности…

– Конечно. А вы, оказывается, любопытны.

Смутившись, ты машинально переводишь взгляд на

ночной столик, где громоздятся разноцветные пузырьки, стаканы, алюминиевые ложки, коробочки с порошками и пилюлями. Несколько стаканов с остатками беловатой жидкости стоят прямо на полу – там, куда смогла дотянуться рука этой старой женщины, распростертой на низкой кровати. Только сейчас, когда с нее спрыгнет кролик и тут же растворится в темноте, ты заметишь, что кровать эта едва возвышается над полом.

– Я буду платить вам четыре тысячи песо.

– Да, я прочел в сегодняшнем объявлении.

– А, значит, оно уже вышло?

– Да, вышло.

– Речь идет о записках моего мужа, генерала Льоренте. Их необходимо привести в порядок, прежде чем я умру. Они непременно должны быть изданы. Я так решила недавно.

– А сам генерал… Он что, не в состоянии…

– Он скончался шестьдесят лет назад, сеньор. Это его незавершенные мемуары. Их следует дополнить, пока я еще жива.

– Да, но…

– Я вам все расскажу. Вы освоите манеру моего мужа. Вам достаточно будет свести воедино и прочесть его записки, чтобы проникнуться очарованием этого прозрачного слога, этого…

– Понимаю.

– Сага, Сага! Где же ты? Ici [3], Сага…

– Кто это?

– Мой дружок.

– Кролик?

– Да. Ничего, скоро вернется.

Ты вскинешь глаза на старуху и, хотя ее губы уже не шевелятся, явственно услышишь слово «вернется», как если бы она повторила его еще раз. Но она молчит. Ты оглядываешься на ее святилище, и тебя ослепляют золотистые и серебряные отблески. Ты вновь переводишь взгляд на хозяйку дома и замечаешь, что глаза у нее неестественно широко раскрыты – светлые, водянистые, огромные, они почти одного цвета с желтоватыми белками, и лишь черные точки зрачков нарушают незамутненную ясность взгляда, еще минуту назад прятавшегося за набрякшими складками век, за опущенными ресницами и вот уже снова ускользающего – отступающего, подумается тебе, под защиту своих бастионов.

– Значит, вы остаетесь. Ваша комната наверху. Она действительно очень светлая.

– А может, мне не стоит переезжать, сеньора? К чему причинять вам лишние хлопоты? Я вполне могу просматривать рукописи у себя дома…

– Нет, таковы мои условия: жить вы должны здесь. Слишком мало времени осталось.

– Я даже не знаю…

– Аура…

Сеньора Льоренте зашевелится – впервые за все время, что ты находишься в этой комнате, – снова протянет руку, и ты вдруг почувствуешь рядом чье-то прерывистое

– дыхание, а перед твоими глазами мелькнет еще одна рука, которая коснется пальцев старухи. Ты повернешься и увидишь девушку, но не сможешь как следует разглядеть ее, ведь она стоит почти вплотную к тебе. Странно, что ты не заметил, как она подошла, ведь здесь так тихо, что любые звуки привлекли бы твое внимание – даже такие, которых мы иной раз вроде бы вообще не слышим, хотя они вполне реальны и потом всплывают в памяти…

– Я же сказала, что вернется…

– Кто?

– Аура. Мой дружок. Моя племянница.

– Добрый день.

Девушка наклонит голову, и старуха тут же повторит ее движение.

– Это сеньор Монтеро. Он будет жить у нас.

Ты отходишь от изголовья, чтобы слепящий свет не мешал рассмотреть девушку. Она стоит, прикрыв глаза и сцепив руки на животе. Потом медленно, словно с опаской, поднимает ресницы, и ты наконец можешь заглянуть в бездонную зеленую глубину ее глаз, переменчивых, как море, и завораживающих, как шум прибоя, пенные языки волн, разбивающихся о берег…

Ты пытаешься избавиться от наваждения, уверить себя, что видишь всего лишь зеленые глаза – да, они очень красивы, но мало ли красивых зеленых глаз на свете! Однако себя не обманешь: эти глаза излучают особый свет, все время меняются и манят, зовут тебя в таинственные и прекрасные дали.

– Хорошо. Я буду жить у вас.

Старуха одарит тебя улыбкой, даже тихонько засмеется и скажет, что ценит твою готовность пойти ей навстречу и что девушка покажет тебе комнату, а ты вспомнишь про обещание четырех тысяч песо и подумаешь, что такая работа не требует ни физического напряжения, ни посторонних разъездов, ни неизбежных и утомительных разговоров с чужими людьми, – как раз по тебе. Зарыться с головой в старые рукописи – что может быть лучше?

Погруженный в свои мысли, ты идешь вслед за девушкой – хотя не видишь ее, а лишь слышишь, как шуршит впереди юбка из тафты, – и тебе не терпится снова заглянуть в ее глаза. Ты поднимаешься все время в густом полумраке, прислушиваешься к шороху юбки, и вдруг вспоминаешь, что сейчас должно быть уже около шести вечера. Потому тебя так поразит залитая светом комната, когда Аура распахнет дверь – очередную дверь без запора – и отойдет в сторону со словами:

– Это ваша комната. Через час ждем вас к ужину.

Она тут же удалится, шелестя юбкой, и ты опять не успеешь рассмотреть ее лицо.

Плотно прикрыв за собой дверь, ты поднимешь глаза к огромному, во весь потолок, окну. Забавно, что тот ровный предзакатный свет показался тебе ослепительно резким после полумрака, окутавшего дом. Присев на позолоченную металлическую кровать, ты с удовольствием ощущаешь под собой пружинную мягкость матраса и оглядываешь свое новое жилище: красный шерстяной ковер, обои в золотисто-оливковых тонах, красное плюшевое кресло, старый письменный стол орехового дерева, обтянутый зеленой кожей, старинная керосиновая лампа – при ее неярком свете тебе предстоит работать по вечерам, над столом – книжная полка, уставленная томами в одинаковых переплетах. Ты подходишь к другой двери и, открыв ее, попадаешь в старомодную туалетную комнату: фарфоровая ванна на ножках, расписанная цветочками, голубой умывальник, допотопный унитаз. Здесь же платяной шкаф, тоже ореховый. Ты смотришься в большое овальное зеркало: хмуришь густые брови, вытягиваешь трубочкой пухлые губы и дуешь на стекло, отчего оно сразу затуманивается. Задержав дыхание, ты зажмуриваешься, а когда вновь открываешь глаза, тумана как не бывало. Ты проводишь рукой по прямым волосам, таким же черным, как глаза, по узкому худому лицу, касаешься пальцами впалых век. И твое отражение в зеркале опять потускнеет, когда ты несколько раз произнесешь имя девушки: Аура…

Ты ложишься на кровать, выкуриваешь две сигареты подряд и смотришь на часы. Тут же вскакиваешь, надеваешь пиджак, наспех приглаживаешь волосы. Выйдя из комнаты, долго соображаешь, в какую сторону идти. Хорошо бы оставить дверь открытой, чтобы пламя керосиновой лампы освещало тебе дорогу, но это невозможно: пружина тут же захлопывает ее. Можно, конечно, взять лампу с собой, но поразмыслив, ты приходишь к выводу, что не вправе нарушать постоянный полумрак этого дома. Волей-неволей придется знакомиться с ним на ощупь. Ты пускаешься в путь, вытянув перед собой руки, как слепой, и стараясь держаться стены, но вдруг задеваешь плечом электрический выключатель. Темноту прорезает ослепительная вспышка, и ты, часто моргая, застываешь посреди длинного голого коридора. В конце его виднеются перила винтовой лестницы.