(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)
— А кто такой этот Каламантиано? — спросил Реллинский. — Я никогда не видел его у Локкарта.
— Но вы ведь не сомневаетесь в том, что он — американский агент? — добродушно усмехнулся Петерс. — Признаюсь, нам пришлось немного притянуть за уши этого негодяя грека, но он, ей-богу, заслуживает расстрела.
— Понятно, — озадаченно пробормотал Георгий Васильевич. — А за что приговорили к трем месяцам заключения ту девочку… секретаршу из ЦИК? Оленьку Старжевскую? Да еще и приписали ей «близкие отношения» со мной… то есть со шпионом Рейли…
— Вы сами ответили на свой вопрос. Сотрудница ЦИК должна быть безупречна. А Старжевская участвовала в оргии, организованной Кроми, не правда ли? Таким не место в советских государственных учреждениях… Поделом ей! Еще сравнительно легко отделалась…
— Да уж… — пробормотал Реллинский. — Меня-то приговорили к расстрелу…
— Во-первых, не вас, а вашего двойника, — резонно возразил Петерс. — Во-вторых, заочно. А как же иначе? Рейли — духовный вдохновитель заговора, ему просто чудом удалось избежать справедливого возмездия. А знаете ли, почему мы позволили уйти этому матерому шпиону? Его еще не раз можно использовать…
Почему-то Георгию Васильевичу было неприятно, что о нем, который и был этим самым Рейли, говорят так, как будто это реальный, отдельный от него человек. И еще — словно бы скрытая угроза чудилась в словах Яна Христофоровича…
Он тряхнул головой. К черту мистику!.. И вдруг вспомнил предчувствия, которые одолевали Фрэнка незадолго до гибели: тоска, боль в сердце… Жаль Кроми! В сущности, он был славный парень, и Реллинский никогда не воспринимал его как врага. Где-то там, в далекой Англии, Джейн надела траурное платье…
— …просто-таки создан для того, чтобы помогать нам работать, — очнувшись, услышал он Петерса. — Коварный агент англо-американских разведок неожиданно появляется и исчезает в самый опасный момент…
Неужели и это — тоже о нем, Реллинском-Рейли?
— В та: ком случае мне суждена очень долгая жизнь, — натужно пошутил Георгий Васильевич.
— О вас еще сложат легенды, — без улыбки ответил Петерс. — Мы вас будем беречь, Сидней. Кто знает, сколько еще раз вам придется вживаться в шкуру врага…
«Ирина, — подумал Реллинский, и в груди у него мягко дрогнуло сердце, — как хорошо, что о тебе никто ничего не знает».
Пора было возвращаться в Петроград.
— Надо бы обмыть это дело, — Эдуард Берзинь щелкнул по крышке часов, где была выгравирована надпись: «Пламенному чекисту Г. В. Реллинскому за особые заслуги в борьбе с контрреволюцией». — Серебряные! Фирмы Буре! Старая работа, дореволюционная… Реквизировали их у какого-нибудь буржуя, а теперь они послужат тебе… Сто лет будут ходить без ремонта! Давай скинемся и отметим наградные…
— Да не мешало бы… — Георгий Васильевич задумчиво повертел в руках удостоверение на имя «сотрудника ВЧК Сиднея Георгиевича Реллинского», которым пользовался весной и летом. — Слушай, а что мне делать с этим липовым документом? Я хотел сдать, но Ян Христофорович только посмеялся. Потом, говорит, сдашь, в исторический музей, за большие, говорит, деньги…
— Ну и оставь себе на память, — посоветовал Берзинь. — Приятно будет вспомнить под старость, как мы с тобой были матерыми антисоветчиками… Смотри, товарищи еще задразнят Сиднеем Георгиевичем! — он рассмеялся. — Ну, пошли пропивать наградные…
«Иногда мне кажется, что все это был лишь сон или смешной любительский спектакль с переодеванием… Правда, в то время, когда я существовал под именем Сиднея Рейли, мне так не казалось. Было несколько очень рискованных моментов, когда я мог поплатиться жизнью… К примеру, когда пришлось объяснять Фрэнку, почему «Интеллидженс Сервис» использует один и тот же псевдоним для разных разведчиков. Но Кроми верил мне безоговорочно, из-за чего и поплатился, бедняга… Как ни оправдываюсь перед собой, все равно знаю, что его гибель — на моей совести. Впрочем, официально сообщено, что, когда брали посольство, он убил Янсона и ранил Шейнкмана и Бортновского… Но кто-то говорил мне, что Яшу Шейнкмана просто перевели в другой город, а Янсон в завязавшейся перестрелке был ранен (смертельно) кем-то из своих же… И потом — почему Фрэнк был застрелен в затылок?.. Не нравится мне вся эта история…
То же с часами. Я радовался им, как ребенок — новой игрушке, пока Эдуард не сказал, что их реквизировали у какого-то буржуя. Теперь мне все чудится, будто я ношу украденную у кого-то вещь. Что со мной? Может быть, это пережитки прошлого? Скорее всего, я просто устал. Работа изматывает до предела… Со всех сторон — враги. И внешние, и внутренние. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Единственная моя тихая пристань — Ирина. После всего, что произошло, я не мог находиться в своей старой квартире, где почти одновременно умерли и Таня, и родители. Я переселился к Ирине, хотя она считала, что торопиться нам ни к чему… Не будь я Сиднеем Рейли, не встретил бы такую чудесную женщину. Она много страдала и, по ее собственным словам, была на грани гибели от безнадежности и отчаяния, когда мы стали друг для друга спасительной соломинкой среди всеобщей гибели…
…ответы Петерса меня совершенно не удовлетворили. Одно дело — доказывать чью-то вину, совсем другое — фальсифицировать факты в угоду заранее заданному результату. Так можно обвинить кого угодно в чем угодно и расстрелять без суда и следствия. Разницы я не вижу никакой…
…Брюс был человеком безвольным, но дураком его не назовешь. Он сразу же понял, что имеет дело не с коренным британцем, а с человеком, который просто неплохо выучил язык и какое-то время (притом давно) жил в Англии. Я был на грани провала… Пришлось на скорую руку сплести сказку о своем происхождении. Все как в романе: незаконный сын безумной влюбленной девушки… Вот когда пригодились польские корни нашего рода! В «отцы» же себе я определил незабвенного и добрейшего Григория Яковлевича Розенблюма, который году в девяностом лечил меня от туберкулеза одесским морским воздухом… Разумеется, я просил Локкарта никому не передавать эту страшную тайну и уверил его, будто бы в душе я ярый англоман и монархист и люто ненавижу большевиков за то, что они лишили меня наследственного состояния… Брюс торжественно поклялся не открывать мое настоящее имя и вообще был чрезвычайно доволен, что так ловко раскусил меня. Чем бы дитя не тешилось… Вообще в трудную минуту меня выручали самые нелепые выдумки. Главное условие — произносить их напористо, надменно, без тени сомнения. И тебе верят! Помню, как-то Локкарт завел разговор о любви. Это так естественно — ведь он переживал бурный роман с Мурой. Я поведал ему душераздирающую историю о том, как сводная сестра воспылала ко мне преступной страстью и я принужден был спасаться бегством за границу… Локкарт ни секунды не сомневался в правдивости моего рассказа. И этого человека сейчас называют главой антисоветского заговора! Да его мог провести кто угодно, не то что Дзержинский и Петерс!.. И все-таки никак не пойму: зачем понадобилось приплетать Каламантиано и Фриде, а с ними — еще два десятка людей, повинных в худшем случае в том, что общались с обвиняемыми?.. Этот вопрос не дает мне покоя. Если я работаю в ВЧК, то должен быть уверен, что борьба ведется честными способами и чистыми руками. Иначе… Или пулю пустить себе в лоб, или погибнуть в бою. Третьего не дано. Мне никто не позволит уйти. Я ведь Сидней Рейли, заочно приговоренный к смерти. Я живая легенда. Я гордость своих товарищей. Я прикован к этому имени, как каторжник к своему ядру. Господи, как я жалею, что согласился и позволил втянуть себя в эту безвыходную ситуацию!..»
Роберт Брюс Локкарт, несмотря на смертный приговор, вынесенный ему в Советской России (заочно), дожил до глубокой старости. Локкарт считал, что после холодного приема в Лондоне его политическая и дипломатическая карьера закончена. С 1919 года он жил в Праге, служил коммерческим атташе при английской миссии, с 1923 года стал одним из директоров международного филиала Английского банка. В 1928 году он вернулся в Англию и стал видным журналистом в газете «Ивнинг стандарт». Очень скоро его опять начали считать одним из лучших экспертов по России. Через год вышла книга Локкарта «Воспоминания британского агента» и имела шумный успех в Англии и США. Еще через два года англичанами по ней был снят фильм «Британский агент». Роберт Брюс написал еще несколько книг — в основном автобиографических и мемуарных — и одновременно вернулся в военно-политические круги: стал сотрудничать с Форин Оффис. К 1944 году он дорос до начальника оперативного отдела этого ведомства (находившегося под непосредственным руководством У. Черчилля) и сблизился с Робертом Шервудом, позже ставшим директором Европейских разведывательных операций при военно-информационном бюро США. Участвовал в создании пропагандистских фильмов. Читал курс по ведению «политической войны» и вел регулярные лекции для служащих своего министерства. В 1943 году встречался в Лондоне с членом советского политбюро Шверником и был назначен его переводчиком. Шверник сказал Роберту Брюсу: «Я хорошо вас помню. Думаю, нынче мы оба согласимся с тем, что вы в свое время были центром таких событий, нити которых до сегодняшнего дня было бы трудно распутать».
