— Что было, того не вернешь, — развел руками Петерс. — Помиритесь с женой, не теряйте ее. Поверьте, она вас очень любит и поможет вернуться в строй. Это особенно важно теперь, когда вы нуждаетесь в помощи близкого человека.

— Да, конечно… Но я записался к вам на прием совсем по другому вопросу, Ян Христофорович…

— По какому же? — Петерс нетерпеливо взглянул на часы. Такие же, как у Реллинского, серебряные, из реквизированных, с дарственной надписью на крышке.

— Я слышал сообщение о перестрелке на финской границе… Там был убит человек… Ну и, в общем…

— А-а! — Петерс засмеялся. Волосы у него по-прежнему длинные, как у семинариста. А седина почти не видна. — Вас, вероятно, здорово удивило, что одним из погибших оказался ваш тезка — Сидней Рейли?

— Да, признаться, я был поражен. Столько лет прошло… И вдруг снова… Но я — вот он я, жив-здоров… Кто же это был?

— А это, Георгий Васильевич, государственная тайна, — негромко и значительно ответил Петерс. — Одному вам скажу, товарищ Реллинский… Тот человек, которого застрелили на границе, — страшный враг Советской власти и нашего государства. И он заслужил смерть. Вы удовлетворены?..

— Спасибо, Ян Христофорович, за исчерпывающую информацию… за доверие…

— Вот еще что, — Петерс встал, это означало, что беседа подходит к концу. — Из партии вас исключили за моральное разложение, то есть за пьянку. С такой формулировкой восстановить вас в большевистских рядах мы не имеем права. Но раз вы, Георгий Васильевич, осознали свое недостойное поведение и к старому больше не вернетесь, пишите заявление в кандидаты. Я лично дам вам рекомендацию.

Реллинский стоял как громом пораженный.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил он, расправляя плечи.

«Выйдя на улицу, я все еще чувствовал крепкое рукопожатие тов. Петерса. Я вдохнул полной грудью пыльный московский воздух. Хотелось, как в детстве, кричать от радости, прыгать, куда-то бежать. Но мне за пятьдесят, и поэтому я только ускорил шаг. Мир был прекрасен! Единственное, что несколько омрачало мое ликование, было известие о том, что состояние здоровья товарища Дзержинского еще больше ухудшилось. Сказывались годы, проведенные в царских застенках. Неужели мы потеряем этого кристального человека, Дон-Кихота революции, которого враги с опаской и уважением называют «железным Феликсом»?

Вернувшись в Ленинград, я немедленно позвонил Ирине. Она отвечала мне односложно, недоверчиво. Но я был настойчив, и в конце концов жена согласилась повидаться со мной. Я знал, что у нее никого нет. Сведения были вполне достоверными, у чекиста масса возможностей навести справки. Человек даже не заподозрит, что за ним ведется наблюдение! Мы провели чудесную ночь, как юные любовники, и к утру совершенно помирились…»

(Из книги В. Минаева «Подрывная деятельность иностранных разведок в СССР».)

— Ну что, скоро ты? — нетерпеливо спросил Реллинский.

— Оставь, — дернул его за рукав Дарчия. — В такой день… Пусть Ирина Станиславовна приведет себя в порядок. Она, конечно, и без помады красивая, но ты же знаешь женщин…

Наконец Ирина вышла из дамской комнаты — нарядная, оживленная, подкрашенная. Глядя на нее, Георгий Васильевич впервые подумал об их почти двадцатилетней разнице в возрасте и ощутил нечто вроде ревности, наблюдая, какие взгляды бросают на его жену молодые чекисты.

Народу в Мариинском театре было много. Все фойе были заполнены до отказа. Радостные группы людей толпились на лестницах. Костюмы и френчи мужчин подчеркивали светлые цветастые платья их спутниц.

— Не зря мы с тобой работали, Стратег, — Резо улыбался обаятельной грузинской улыбкой. — Орден Красного Знамени дали не только всему управлению, но и нам с тобой лично.

— И нас, многострадальных жен, не забыли! — звонко рассмеялась Ирина. — Что бы вы делали без жен, а, Резо?

Дарчия галантно поцеловал ей руку. И снова Георгий Васильевич ощутил укол в сердце.

Они протиснулись на свои места, приветствуя коллег по уголовному отделу. Все затихли, когда на сцене появился президиум.

— …Постановление Президиума ЦИК СССР о награждении ОГПУ орденом Красного Знамени! — провозгласил председательствующий. Зал разразился аплодисментами. — Слово для торжественного доклада предоставляется заместителю председателя Государственного политуправления товарищу Ягоде.

Снова овация.

— Во втором отделении будет концерт, — шепнул Резо Ирине Станиславовне. — Это поинтересней, чем доклад.

— Мне не скучно, — женщина просияла. — Это ведь говорят о вас, дорогие мои.

В перерыве Реллинский предложил зайти в буфет. Дарчия сразу насторожился.

— Да ты не волнуйся, — успокоил его Георгий Васильевич. — Я уже третий год — ни капли. Все, друг, с этим покончено навсегда. Хочу Ирине пирожных купить и лимонада.

— Это другое дело, — с облегчением сказал Резо.

Они заняли очередь в буфет.

— Вон там столик освободился, — показал жене Реллинский. — Ты пойди сядь пока.

Он смотрел, как Ирина ловко лавирует между стульями, и снова что-то сжалось в груди.

«Я старею, — вдруг понял Георгий Васильевич. — А она все так же хороша. Нет, даже лучше, чем когда мы встретились впервые. Это было… да, девять лет назад. В доме в Шереметьевском переулке, куда меня привел Френсис Аллен Кроми, Фрэнк… Он умер, а я так счастлив».

— Может, пива возьмем? — вывел его из задумчивости голос Резо.

— Нет, — отказался Реллинский. — Ты как хочешь, а на меня не рассчитывай.

— Ладно, — Дарчия повернулся к буфетчице. — Сделай нам, золотая, три пирожных, бутылку лимонада и кружку пива…

— Товарищ Реллинский? — к Георгию Васильевичу подошли двое сотрудников из другого отдела. Он знал их в лицо, а фамилий не помнил. — Можно вас на минутку?

Прозвенел звонок.

— Ты куда, Стратег? — Резо растерянно стоял с подносом. — Времени мало!

— Я сейчас, — Реллинский помахал рукой жене. — Найду вас в зале. Что за вопрос у вас, товарищи?

Коллеги отвели его в сторону.

— Сюда, пожалуйста… Вас срочно хочет повидать товарищ Потере.

— Ян Христофорович? — удивился Георгий. — Я как будто не видел его в зале. Разве он не в Москве?

— Товарищ Петерс ждет вас в фойе.

Торопливо, почти бегом они спустились вниз по лестнице.

— Где же Ян Христофорович? — Реллинский оглядел пустое фойе. — Это какое-то недоразумение…

— Только тихо, — внушительно шепнул один из коллег. — Без шума. Понятно?

Георгий Васильевич оторопел.

— Я что — арестован? Но почему? За что? В такой день, в таком месте…

— Я сказал — тихо! — с угрозой повторил коллега. — Не порть людям праздник.

Реллинский замолчал. Он ничего не мог понять.

«Какая-то ошибка, — успокаивал он самого себя. — Сейчас все выяснится, и я вернусь в зал, на концерт».

Больше всего он беспокоился за Ирину.