Через два дня после получения этого письма молодой человек с трудом вырвался из объятий матери, почтительно простился с отцом и на хорошей лошади в сопровождении доверенного слуги уже ехал по дороге в Бордо.
Флот долгое время находился в пренебрежении во Франции, и в средние века морское дело было полностью предоставлено частным лицам, правительство не интересовалось им, в отличие от других континентальных государств, которые приобрели если не превосходство, то по крайней мере некоторое влияние на морях. Так, мы видим, что в царствование Франциска I, который, однако, был одним из самых воинственных французских королей, арматор6 из Дьеппа Анго, у которого в мирное время португальцы отняли судно, с позволения короля, не имевшего возможности оказать ему поддержку, снарядил целый флот за свой счет и блокировал лиссабонский порт, прекратив враждебные действия только тогда, когда заставил португальцев направить во Францию посланников смиренно просить мира у короля.
С открытием Нового Света и не менее важным открытием мыса Доброй Надежды характер мореплавания становился все более оживленным, оно стало охватывать все большие и большие территории. Это заставило французскую корону осознать необходимость создания военного флота для защиты торговых судов от нападения пиратов.
Только в царствование Людовика XIII эта мысль начала приводиться в исполнение. Кардинал де Ришелье, чей ум охватывал широчайшие области и которого английский флот заставил пережить немало неприятных минут во время продолжительной осады Ла-Рошели, издал несколько указов, относившихся к флоту, и основал школу навигации для воспитания молодых дворян, желавших служить во флоте.
Франция обязана этому великому министру первой мыслью о военном флоте, которому суждено было бороться с испанским и голландским флотом, а в царствование Людовика XIV приобрести такое важное значение и поколебать на время могущество Англии.
В эту-то школу, основанную Ришелье, и поступил виконт де Бармон благодаря влиянию герцога д'Эпернона. Старый герцог строго сдержал слово, данное своему товарищу по оружию: он не переставал покровительствовать молодому человеку, что, впрочем, было для него легко, так как виконт выказывал необыкновенные и весьма редкие в то время способности в деле освоения избранной им профессии.
В 1641 году он был уже капитаном и командиром двадцатишестипушечного фрегата.
К несчастью, ни старый граф де Бармон, ни жена его не могли насладиться успехами сына и новыми перспективами, открывавшимися для их дома: оба умерли, один вскоре после другого, оставив молодого человека сиротой в двадцать два года.
Луи, как почтительный сын, истинно любивший своих родителей, оплакивал их, особенно горевал он о матери, которая всегда была так добра и нежна к нему, но так как за несколько лет уже привык жить один, уходя в долгие плавания, и полагаться только на самого себя, эта потеря была для него менее чувствительна и менее горестна, чем если бы он никогда не оставлял родительского крова.
Оставшись теперь единственным представителем своего дома, он стал серьезно смотреть на жизнь и удвоил усилия, чтобы вернуть былую славу своему имени — имени, которое благодаря его рвению уже начинало сиять новым блеском.
Герцог д'Эпернон был еще жив, но, забытый обломок поколения, почти совершенно исчезнувшего, больной старик, давно поссорившийся с кардиналом Ришелье, он не имел уже никакого влияния и ничего не мог сделать для того, кому он так горячо покровительствовал несколько лет тому назад. Но граф не терял бодрости духа. Дворянство не любило морскую службу, хорошие морские офицеры были редки; граф де Бармон думал, что, не вмешиваясь в политические интриги, он проложит себе путь наверх.
Случай, который невозможно было предвидеть, должен был разрушить его честолюбивые планы и навсегда погубить его карьеру. Вот как это случилось.
Граф де Бармон командовал «Эригоной», двадцатишестипушечным фрегатом, и после довольно продолжительного плавания у алжирских берегов, защищая французские торговые суда от варварийских пиратов7 , вошел в Гибралтарский пролив, чтобы потом выйти в океан и возвратиться в Брест. Но в ту минуту, когда он входил в пролив, его вдруг застиг встречный ветер, и после отчаянных попыток продолжить путь он был вынужден лавировать несколько часов и наконец укрыться в гавани города Альхесираса, на испанском берегу.
Зная по опыту, что пройдет дня три или четыре, прежде чем ветер позволит ему пересечь пролив, он приказал спустить лодку и отправился на берег. Город Альхесирас, очень древний, был невелик, плохо выстроен и малонаселен. Только с тех пор как англичане овладели Гибралтаром, находящимся по другую сторону бухты, испанцы поняли важность Альхесираса и превратили его в образцовый порт.
У графа не было никакой другой причины ехать в Альхесирас, кроме беспокойства, свойственного морякам, побуждающего их оставлять свой корабль тотчас, как только они подойдут к пристани.
Торговые связи тогда еще не были налажены так хорошо, как в теперешние времена, правительства еще не имели обыкновения посылать в иностранные порты консулов, чтобы защищать торговые операции своих соотечественников. Военные суда, которые случай приводил в какое-либо место, должны были оказывать поддержку находящимся там торговцам из родной страны, интересы которых ущемлялись.
Отдав приказание шлюпке прибыть за ним на закате солнца, капитан в сопровождении только одного матроса по имени Мигель, к которому он был очень привязан и который сопровождал его повсюду, отправился по извилистым улицам Альхесираса, с любопытством осматривая все, что представлялось его глазам.
Этот Мигель, о котором нам часто придется говорить впоследствии, был огромного роста малый, лет тридцати, с умным лицом, питавший к своему капитану неограниченную преданность с тех пор, как тот спас его с риском для своей собственной жизни, бросившись на лодке в открытое море в ужасную погоду, чтобы оказать помощь Мигелю, когда четыре года тому назад тот упал в воду с мачты, поправляя зацепившиеся снасти. С тех пор Мигель не расставался с графом. Родившись в окрестностях По, на родине Генриха IV, он был, подобно этому королю, своему соотечественнику, весел, насмешлив и слегка скептичен. Превосходный матрос, отчаянно храбрый, обладавший необыкновенной силой, Мигель олицетворял собой типичного баска, натуру сильную и грубую, но честную и верную.
