Гвардии сержант Виктор Грибоедов флот не любил, потому что там дольше служат. Да и тошнило его от качки. Но выпить он любил, а выпивая, любил такой тост:

— Мы все пропьем, но флот не опозорим! Что полностью соответствовало действительности. Флот Витька опозорить не мог никак, а пропить мог все, что удавалось заполучить. Иных радостей в жизни, кроме как выпить, у него не осталось. В восемнадцать с небольшим, почти сразу после 11-го класса районной школы, его забрали в армию. Полгода учили в учебке бегать, подтягиваться на турнике, идеально ровно заправлять постель вокруг поролонового матраса и довольствоваться перловкой с примесью то ли комбижира, то ли солидола. Потом присвоили звание сержанта и отправили в Дагестан.

Там было не просто хреново, а очень хреново. Сержантом, конечно, немножко легче и интереснее, чем рядовым, но тоже погано. Вот когда Витька вспоминал муштру в новосибирской учебке как райскую жизнь. Там хоть девок можно было с вышки увидеть.

Служа в окрестностях Махачкалы, сидя в своей части почти, как зэк в тюрьме, безвылазно, Грибоедов настолько оборзел, что наврал писарю из штаба. Подвыпив смеси зубной пасты с одеколоном, сочинил, что его батяня — большой босс в завертаевской районной мафии и ворочает миллионами баксов.

Просто, мол, его новая жена — как бы мачеха Витьки — не пропускает к бате письма от пасынка. А вот если бы кто-то помог Витьке получить отпуск, то он бы сам прорвался к батяне и привез благодетелю во-от такой мешок баксов.

Писарь намека вроде бы не понял. Но вскоре устроил грибоедовскому отделению наряд на работу в городе. Чепуха там всякая — бордюр возле военной комендатуры выправить.

Вот там-то, пока отделение с ленцой таскало бетонные штуки, Грибоедова и украли. Он и пикнуть не успел, как ему сунули ствол пистолета под ребра и усадили в «жигу ль».

Потом был подвал, были жуткие побои. Тогда он, так и не сумев убедить похитителей, что его батя на самом деле никогда большим сокровищем, чем мотоцикл М-72 с коляской, не владел, и написал письмо мнимому мафиози о необходимости заплатить выкуп в один миллион американских долларов купюрами по десять и двадцать баксов. Единственным утешением Грибоедову служило только то, что его похитители были еще большими идиотами, чем он сам.

Поверить, что сын богача будет не только служить в армии, а еще и в Дагестане, могли только круглые абсолютные идиоты.

Но это утешало его недолго, потому что один из похитителей оказался не только идиотом, но еще и садистом. Он приходил в подпол к Витьке, обкурившись какой-то гадости, и измывался там над гвардии сержантом так, что до сих пор при одном воспоминании об этом Витька только лбом об стенку стучит от ненависти и унижения.

А потом, когда мудак-писарь перед возвращением в родную Рязань решил продать свою долю от грибоедовского миллиона, особисты Витьку нашли и освободили. Что, с одной стороны, было хорошо: все-таки избавили Грибоедова от сумасшедших пыток, как и от обвинения в дезертирстве. Но с другой — Витька, вынужденный дослуживать, к врачам попал только после дембеля, когда мать обнаружила, что в трезвом виде сынок больше часа не выдерживает, а в пьяном хватает нож и ищет кого-нибудь с черными волосами, чтобы перерезать ему, а потом и себе горло. Витьке врачи посочувствовали, а матери сказали честно, что если ее сына лечить так, как они умеют, то лучше бы Витьке сразу повеситься.

Чтобы не мучить мать, Грибоедов ушел бичевать. И как-то — он не помнил как и когда — попал он в Московский реабилитационный центр к доктору Ивану Григорьевичу Перегудову. Тут к нему нашли подход, даже начали учить регулярно работать, чего Витька отродясь не знал и не умел. Ему даже нравилось каждый день после сеанса групповой терапии идти в мастерскую, где он с такими же, как сам, страдальцами ремонтировал инвалидные коляски братьям по несчастью, а также собирал на конвейере газовые счетчики. Он настолько протрезвел, что начал задаваться вопросами. Как же это так, что его учат жить после того, как искалечили, а не до? И почему у страны есть деньги, чтобы не оставить ему иного выбора, кроме отбывания военной казармы, но нету, чтобы как следует застраховать его на случай несчастий?

Эти вопросы иногда донимали его настолько, что к нему возвращалась и память о подполе. Тогда Витьке начинало казаться, что где-то, в высоких кабинетах, собрались одни звери, которым в радость его несчастья. И тогда он сатанел, чувствовал, что взорвется, если не выпьет. Выпивка его размягчала, делая мир вокруг ласковым, а людей — приятными. Кроме чернявых, разумеется.

Вот в таком состоянии Витька Грибоедов вскрыл благодаря приобретенным в мастерской навыкам кабинет Ивана Григорьевича и обнаружил у того на столе принесенную сестрой-хозяйкой посылку. В посылке ничего не булькало, но поскольку все остальное в кабинете Витька уже обыскал, он заодно вскрыл и посылку. Там оказались только бумажки, половина которых была на иностранном языке, и какие-то пакеты с порошком. Однако наркоты Витька боялся. Поэтому он сложил все назад, в коробку, и спрятал ее под стоявший в углу лежак, на котором Иван Григорьевич иногда спал, задержавшись на работе.

Расчет Грибоедова был на то, что коробку найдут не скоро, а когда обнаружат, что посылку кто-то вскрыл, догадаться, кто это сделал, будет уже невозможно.

И его расчет оправдался вполне, что, как ни парадоксально, свидетельствовало о том, что парень на учился мыслить логично, планировать свои действия даже во время приступов и, следовательно, находился уже на пути к полному выздоровлению. Доку было чем гордиться.