Утешением служило лишь то, что она была не одна такая, и что не только лично её обманула та видимая забота и доброта, проявленная врачами ящеров к раненым. Какая наивность. Им нужны были здоровые рабочие руки и ничего более. И все лекарства, все эти редкие, жутко дорогущие лекарства, к которым обычному человеку и подступиться то страшно было из-за их безумно высокой цены, им придётся потом отрабатывать. Всем вместе, всё до последней монетки.

"Хорошо хоть какая-то появилась определённость, — поморщилась старая сотница своим мрачным мыслям. — Пять лет. Ровно столько, сколько им надо, чтобы на этой мелкой рыбёшке отработать словно из воздуха появившийся долг".

"Ничего, — мстительно подумала она. — Пять лет быстро пролетит, и если останусь к тому времени жива, я ещё сюда вернусь, расплатиться по долгам. За всё! И за эту рыбу, и за наш погибший легион".

Рука пленной привычно скользнула к лежащему рядом у ноги цепу. Длинная, крепкая трёхметровая деревянная рукоять с тяжёлой, метровой металлической болванкой на конце, соединённой с рукоятью толстой металлической цепью, привычно легла в руку. Цеп! Старый, хорошо знакомый крестьянский цеп, удачно модернизированный и приспособленный под изменившиеся нужды. Страшное оружие на трёхаршинной дистанции и прекрасный инструмент для колки льда. Женщина и сама не заметила насколько привычно он лёг в её руку.

Сегодня был её черёд ежевечернего обхода и колотья наледи. Широкая, незамерзающая полынья у внешнего подножия трёхметровой высоты ледяного вала, по периметру охватывающая их, как теперь оказалось чудовищно большой остров, требовала постоянного внимания.

Слишком длинный для оставшихся в живых амазонок был охраняемый периметр. Слишком длинный. Людей для надёжной охраны и перекрытия мест всех возможных лозеек не хватало и они каждую ночь несли потери. Каждую ночь сквозь щели слишком редкой цепи часовых в лагерь незаметно пробирались подгорные людоеды, и на утро они кого-нибудь обязательно не досчитывались.

По началу это были мечущиеся в безпамятстве тяжелораненые, тихо умыкнутые и не могущие оказать сопротивления. Потом, уснувшие на посту слишком переутомившиеся за день часовые, не сумевшие перебороть дрёму, и за то поплатившиеся своей жизнью. Теперь это были те, кто за это время сумел всё-таки выжить и понял, что если они хотят вернуться домой, спать на посту нельзя. Ни ночью, ни днём. Как нельзя и не заметить осторожно перебирающегося через регулярно замёрзающую под утро полынью подгорного людоеда.

Спасало пока лишь то, что за раз, за длинную зимнюю ночь перебраться через широкую полынью много людоедов не могло. А днём они нападать опасались, слишком хорошо амазонки выучились последнее время стрелять. И раньше это делать неплохо умели, а последнее время когда вопрос меткой трельбы перешёл в разряд выживания, так вообще стрелять стали можно сказать великолепно. Тех, кто не умел или стрелял медленно и неточно — давно уже съели людоеды.

Малая, слабая надежда на возможность выжить.

А раз так, то и большое нападение, сразу разорившее бы весь лагерь, им больше не грозило.

Впрочем, у неё уже окончательно сформировалась твёрдая уверенность что ослабший последнее время напор подгорных людоедов никак не связан с меткостью их луков. Захотели б — задавили бы числом, не считаясь ни с чем. Нет. Последнее время она окрепла в твёрдой уверенности что их лагерь на острове служит ящерам своего рода тренировочным полигоном, на котором они оттачивают своё мастерство и умение воевать с амазонками. Зачем им это было надо, было непонятно, ведь у Амазонии с подгорными ящерами вроде бы как мир и дружба. Но от таких мыслей её до костей пробирал смертный озноб.

И поняв это, она уже окончательно утвердилась в мысли — подгорные людоеды теперь рассматривали их лагерь, как своего рода дарованные им свыше живые мясные консервы, которые из-за свирепствовавшего в этих краях голода, и из-за ограниченности данного ресурса, следовало расходовать экономно.

Только поэтому их ещё до сих пор всех и не съели.

Вот теперь ей уже не казалось оставленного осенью оружия много. Теперь его постоянно не хватало. И самый большой дефицит были стрелы, которые постоянно приходилось экономить, осторожно выбираясь за охраняемый периметр и вырезая стрелы из тел нападавших. Хорошего дерева, идущего на стрелы, на острове не было, да и как не осторожничай, а всё одно они ломаются. Поэтому стрелы были только у самых метких.

Рыбные обозы, доставлявщие к ним сюда продукты и самое главное стрелы, давно уже ими всеми воспринимались как своего рода недолгая отсрочка от смерти. Потому что слишком мало они привозили стрел. Слишком мало. Будь больше, им бы не пришлось экономить каждый выстрел, подпуская плохо видимые на белом снегу укрытые белыми маскировочными халатами фигуры подгорных ящеров слишком близко, с постоянной, с каждым днём всё увеличивающейся угрозой прорыва больших групп людоедов внутрь лагеря.

"Хорошо что практически все раненые уверенно пошли на поправку. Будет теперь кому им помочь, — вернулась она мыслями опять к предмету своих постоянных мыслей за последнее время. — Но как же медленно, как медленно. Как нехватает людей".

Тот кто на сегодняшний день уверенно не повернул на выздоровление, давно уже переселился на местный погост, сто с лишним крестов которого каждый день напоминали им всем об их будущей судьбе, если они хоть на секунду будут не внимательны. Не под каждым из них покоилось тело. Даже мороженым мясом мёртвых эти твари не брезговали.

"Завтра хороший день. Спокойный, — опять вернулась она мыслями к приходу продовольственного обоза. — Завтра приходит обоз. Значит сегодня вечером следует ожидать более упорного ночного нападения. Подгорные людоеды до судорог боятся арбалетов приезжающих егерей. Те слишком хорошо для местных племён стреляют, и в отличие от амазонок, никогда не экономят арбалетные болты, мгновенно всаживая его в любую подозрительную кочку. Поэтому минимум неделю, пока обоз будет находиться здесь, нападений не будет. А значит будет голод в ближних селениях людоедов. Поэтому, они постараются напасть сегодня ночью".

С тяжёлым вздохом амазонка поднялась и двинулась к ступеням, ведущим на верх ледяного вала, где её терпеливо ждала сегодняшняя смена. Оттуда надо было с помощью длинных помочей осторожно спуститься вниз, к подножию обрывистого ледяного склона, и пока светло обойти весь выделенный им участок, где аккуратно, без остатка разбить наросший за сегодняшний день лёд. Только чистая вода, на которой хорошо были видны белые фигуры переползающих по перекинутым брёвнам на их сторону людоедов, пока их спасала, и давала надежду всё-таки выжить. И это был единственный момент, когда ящеров можно было спокойно перебить до того, как они кинутся на часовых. Слишком хорошо людоеды умели маскироваться на снегу.

На беду, обоз задержался, и ночь перед его приходом на всю жизнь запомнилась старой амазонке. Никогда ни до, ни после не было такого упорства со стороны подгорных ящеров, стремившихся прорваться в лагерь за ледяной вал. К их телам, к их мясу, а значит и к их жизни. Даже вставшее средь тяжёлых зимних облаков низкое зимнее солнце, серым, невыразительным рассветом осветившее место побоища, не остановило нападавших.

Лишь подоспевшая к полудню помощь от близкого уже обоза, по наитию высланная вперёд начальником обоза, чтоб заранее подготовить временный разборный мост для переправы через полынью, спасла их всех от полного уничтожения. Схватки шли уже внутри последнего обороняемого периметра и лишь егеря, растрелявшие из своих великолепных арбалетов в спины всех нападавших, позволили им в этот раз выжить.

Из четырёхсот бывших на острове первоначально, к прибытию обоза в живых осталось не более двухсот. Все поголовно раненые. Больше ни о каком существовании этого лагеря пленных, занимавшихся зимним подлёдным ловом рыбы на озере не могло быть и речи. Их осталось слишком мало, чтобы оставаться на старом месте и везти прежний образ жизни: ловить рыбу, сортировать её, замораживать в компактные пудовые брикеты и паковать их в большие плетёные короба, и с каждым дежурным обозом отправлять в бездонные коптильни пленившей их компании из Старого Ключа.