- Иди, иди, дорогая. Нам надо поговорить, - строго приказал муж, и когда дверь закрылась с другой стороны, резко рыкнул: - Оставь своё мнение при себе!

Ничего страшного, ехидно молчать Ланс тоже умел. Он уютно устроился в антикварном кресле (начальная цена - семьсот пятьдесят бон[1]), небрежно опершись рукой на вызолоченную бронзовую пантеру подлокотника, откинулся на спинку и уперся взглядом в изумительную люстру (начальная цена – четыреста семьдесят бон серебром). Проклятье! Не жилище ученого, а дворец дикарского царька.

- Итак, к делу, Ланс, к делу. Ты взялся за старое?

Профессор навис над гостем точно коршун, нацелившийся на неосторожного лиса: глаз пылает праведным гневом, желваки так на скулах и играют, ноздри породистого носа-клюва трепещут. Страх, ужас и возмездие в одном лице.

«А старине-Брису не чуждо стало актерство», - равнодушно отметил Ланс. Но то, что на сей раз они обойдутся без традиционного обмена любезностями и бесполезными светскими фразами его крайне радовало.

- Какая вам разница, учитель…

- Не смей меня так называть!

- Хорошо, не буду, - тут же покорно согласился Лэйгин. - Я всего лишь прошу о маленьком одолжении в память о… эээ… скажем, в память о нашем давнем знакомстве. Я точно знаю, что у вас хранятся все списки с табличек, тщательно перерисованные, самые точные из всех существующих, включая копии тех табличек, о которых не упоминается в каталогах Национального музея, о которых ни слова не сказано ни в одной статье или монографии.

- Ты говоришь о предмете номер 3411 дробь 7?

- Точно! Удивительная проницательность!

- Удивительная глупость! – парировал Брис.

Спорить не имело смысла, лишь время тратить.

- Да, я непроходимо глуп. Могу, если вам угодно, выдать в том официальную справку. Выставите в рамочке над рабочим столом, опубликуете в ежегодном «Вестнике археологии», а потом завещаете университету. Так могу ли я взглянуть на копию предмета 3411 дробь 7?

- Ты – сумасшедший, как и твой отец!

- Да.

- Ради бредовой идеи, ради смехотворной гипотезы ты похерил научную карьеру, Ланс! Ты своими руками уничтожил свою репутацию серьезного ученого, ты отрекся от всего, что свято для настоящего воина науки: от объективности, от фактов и от истины. Во имя чего? Во имя алчности и тщеславия! – вещал Аделард с пафосом достойным, на вкус обвиняемого, лучшего применения.

«Знакомая песня. Болтай, болтай! Что тебе еще остается? Получи свой маленький утешительный приз и сделай, как я хочу, - лениво думал Ланс, помимо воли прицениваясь к профессорской коллекции древностей. – Интересно, а прелестная юная Джоси в курсе, что по завещанию всё это богатство отойдет Саломийскому Университету? Наверняка ведь нет, хотя… кто знает. Невооруженным глазом видно, что барышня без ума от Брисовых седин и недюжинного ума».

И уже необязательно заключать пари, кто теперь для милой Джоси враг номер один. Конечно, паршивец Ланс, который принудил выдержанного Бриса Аделарда повышать голос, буквально кричать на весь дом.

- Ты – жадное ничтожество, вроде тех врачей, что обслуживают раненых в перестрелке бандитов, используя академические знания во имя зла!

«Я тоже тебя люблю, Брис»

- И ты ничем не лучше какого-нибудь паршивого контрабандиста, волокущего на себе ящик вина через кусты и канавы.

«О! Кстати, о контрабандистах!» - как-то по-детски обрадовался Ланс и осторожно похлопал себя по карману пиджака, проверяя сохранность ценного письма.

- Никто из приличных людей тебе не подаст руки!

«Сдались мне ваши руки!»

- И дни свои ты, якшающийся с отбросами общества, кончишь в тюрьме!

Знал бы гневный обличитель Лэйгиновых реальных и мнимых пороков, в скольких тюрьмах тот успел побывать, побоялся бы к бывшему ученику спиной поворачиваться, право слово.

- Вы абсолютно правы, так и будет.

«Я все равно добьюсь от тебя желаемого. И если для этого потребуется залезть на крышу и прокукарекать на весь Саломи – я это сделаю».

Жизнь презренного авантюриста научила Ланса Лэйгина банальной истине: «Сено к лошади не ходит», то бишь, кому больше надо, тот и старается. Сейчас «надо» именно ему.

Все-таки правы монашествующие «мельники»-проповедники, когда без устали твердят, что терпение – высшая добродетель человеческая. Терпение же в отношении стариковских причуд – вдвойне добродетель. Старость ниспослана людям для испытания их умения терпеть – свою ли немощь, чужое ли упрямство, неважно. Дай опытному и умудренному высказаться до конца, поддакни, где надо, придержи язык, где не надо им болтать. Разве это так сложно? Для пылкого юноши – возможно, но не для тридцатипятилетнего, очень целеустремленного мужчины.

- А нельзя ли все же взглянуть на интересующий меня документ? – робко напомнил Ланс, когда профессор окончательно выдохся.

Брис смог лишь всплеснуть руками.

- Ты продолжаешь настаивать?

- Я смиренно прошу человека, всегда отличавшегося редким великодушием.

- К падшим?

- К разным.

Несколько минут Брис колебался – поддаться ему на такую приятную лесть или отвергнуть наглеца. Ланс потратил то же самое время, чтобы прикинуть, как быстро он сможет организовать налет на особняк, если профессор вдруг заупрямится.

Но, к счастью, чаши Мировых Весов склонились в пользу просителя. Лэйгину милостиво было дозволено узреть желаемое. Да, да, Брис так и сказал: «Узри же!», будто речь шла о священной реликвии, а не о нестоящем ни галля[2] листочке бумаги.

И пока Ланс жадно вглядывался в значки, скопированные самым точнейшим образом с глиняной таблички, Та, Другая смотрела на него самого. Пристально и, пожалуй, даже испытующе. Как всегда со своего скромного пьедестала, как всегда недоверчивая и тревожная.

Небольшая женская голова, отлитая из бронзы — находка, сделанная Брисом Аделардом во время самой первой экспедиции в Южной пустыне, вот уже много лет пылилась под стеклянным колпаком. Она могла стать мировой сенсацией, а превратилась в пленницу консервативного разума. Не знали древние бихарцы такой техники, не могли отступить в изображении людей от строгих канонов. И вообще, не ведали о том, что за Великим Морем, в Землях Вечной Тьмы живут люди, да еще с таким строением лиц.

Стоит хоть раз по-настоящему вглядеться в эти мягкие линии щек, висков и шеи, чтобы уяснить: она – Другая, она из других времен, она из… Калитара.

Смешно, конечно, утверждать, будто Ланс влюбился в бронзовую голову. Уже нет. Но когда-то в отрочестве… Впрочем, никому ведь не заказано держать ориентир на некий идеал, не так ли?

А в копии предмета за номером 3411 дробь 7 было написано: «Когда (ты?), проходя мимо, одариваешь улыбкой (меня?), подобной последнему лучу солнца, (я?) становлюсь сильнее в два раза».

Стихи! Просто любовные стихи. Ланс встретился взглядом со ставшими насмешливыми глазами Другой.

«Тебе смешно? Ты знала?»

Нет, Лэйгин не был разочарован. Ничуточки! Хотя бы потому, что сию секунду получил доказательство, что он – единственный во всем мире человек, который действительно знает язык Калитара.

От открывшихся перспектив аж голова закружилась. Значит, баснословные деньги, отданные перекупщику за каменную скрижаль с текстом на двух неведомых языках, потрачены были не зря. После сделки Ланс остался в прямом смысле без сапог. Одно из наречий оказалось родственным древнебихарскому, разве не чудо? Оно самое!

Год, чтобы установить тождественность текстов, еще три года ушло на расшифровку, и вот теперь такое неопровержимое свидетельство.

Стихи? Как романтично! Наставник продиктовал юному царевичу классический стихотворный текст? А может быть, молодой венценосный повеса поместил в библиотеку поэму, как верный рецепт для очарования строптивой красотки? Никто уже не узнает. А Другая не скажет.

«Так ведь? Будешь загадочно молчать и улыбаться?»