— Ну ты подумай! — возмутился Толик. — А я смотрю — куда, бля, жевачка девается? Я ее на зеркало — потом дожую, мол. Думал ты берешь...

— Извините нас, пожалуйста, — сказал я.

Переводчица фыркнула и увела с собой остальных. Мы вытащили из тумбочки последнюю бутылочку «Бордо» и отправились в номер Першинина.

Старшину мы застали в ванной, он прислушивался к странному скрежетанию, доносящемуся откуда-то сверху.

— То ли кошки е...утся, то ли дрочит кто... — задумчиво сказал нам старшина. — Надо посмотреть.

Мы составили ему компанию и поднялись этажом выше. Прислушавшись, мы определили эпицентр звука и постучали в дверь. Как и ожидалось, нам открыл Чуча. В руках его был перочинный нож.

— Что там у тебя за звуки, мудила? — встревоженно спросил Першинин

— Воду пытаюсь спустить, — невинно ответил Чуча.

Старшина тяжело вздохнул и, отодвинув плечом воспитона, прошел в ванную. В раковине была набрана вода. Чуча показал на нее ножом и сказал.

— Кириллов воду набрал и пиво туда поставил, чтоб холодное было. И ушел куда-то. А мне надо носки постирать. Грязные уже носки-то!.. — Он достал из кармана два заскорузлых «потника» и сунул их Першинину прямо под нос.

Старшина отшатнулся и сцепил руки за спиной, видимо, чтобы не закатить Чуче в рыло.

Мы сразу все поняли — сифон в этих раковинах был с рычагом. Нужно было лишь тихо нажать на поршень рядом с краном, чтобы затычка мягко поднялась. Но Чуча не был знаком с таким сантехническим чудом, поэтому тщетно пытался отковырять ее ножом.

Было видно, как у Першинина чесались руки и каких усилий ему стоило сдержаться. Но опыт взял свое, и он, переведя дух, вымолвил:

— Воспитанник Чугунков... Постираетесь, погладитесь и — «на баночку». У входа. Будете встречать наш автобус. Когда приедет, позовете меня. Ясно?

Чуча обреченно кивнул и посмотрел на Толика, который спустил воду, с благодарностью.

И мы пошли пить вино, радуясь, что до приезда автобуса есть еще часа четыре. Все это время мы провели за «Бордо» и приятной беседой, прерываемой лишь частыми приходами Чучи, который спрашивал у Першинина, — не наш ли автобус только что пересек соседнюю улицу?

А когда автобус все-таки пришел, нас всех вызвали строиться в фойе.

Перед строем метался бледный от бешенства Карабасов. Несколько раз он пытался остановиться и начать пламенную речь. Однако эмоции душили его, и он опять принимался ходить из стороны в сторону.

Усы его зловеще топорщились, поэтому мы на всякий случай вытянулись по стойке «смирно» и провожали его преданным взглядом, делая «равнение направо» и «налево». Наконец не выдержал Палыч. Ему (тоже допившему все остатки вина) было сложно стоять по стойке «смирно», поэтому он спросил невинным тоном-

— Да что случилось, Алексей Алексеевич?

— Что?!! — взревел Леша. — А вот что!!! Если в течение пятнадцати минут ко всем тележкам горничных на всех этажах не будут обратно прикручены все колеса... Если все зеркала и шкафчики не будут повешены на место... Если над стойкой портье не будет кронштейна для телевизора... Я... Я вам...

Он побагровел и закашлялся.

— Понятно, — тихо и буднично сказал Першинин. — Всем: вольно, разойдись. Через пятнадцать минут — шмон по всему отелю. Урою, падлы.

И через полчаса мы уже тихо грузились в автобус. Никто из гостиничной прислуги не вышел нас провожать. Да мы и не расстраивались — нас ждала Родина.

Обратная дорога не была омрачена никакими неприятностями. В самолете мы летели одни — поэтому экипаж всю дорогу наслаждался нашим концертом. Летя над ночной Европой, наш старенький «Ту-134» громыхал то «Прощанием Славянки», то «Венским вальсом», а то и «Маршем ВВС»...

После посадки командир корабля тепло поблагодарил нас за доставленное удовольствие и сообщил, что впервые за двадцать лет полетов на его воздушном судне было выпито все, что являлось жидкостью (за исключением топлива — за что нам отдельное спасибо).

Мы тихо вернулись в родной город и продолжали тихо служить своему Отечеству, хотя оно нас особенно не баловало...

А в качестве постскриптума, я должен рассказать последнюю историю. Через несколько дней после приезда я отксерокопировал ноты нашего гимна и, сопроводив их письмом, отправил Нилу Ивановичу, в Кале. После чего начисто забыл про всю эту историю, тем более что нас вновь собрали вместе — готовиться к концертам в филармонии.

А через две недели у меня в квартире зазвонил телефон. Меня просили подъехать в консульство Франции, чтобы забрать небольшую посылку. Я заехал туда перед репетицией. Мне вручили громадную коробку, в которой лежал роскошный музыкальный центр и записка с одним словом: «СПАСИБО!». Я слабо сопротивлялся, говорил, что это слишком дорогой подарок, на что работница консульства сказала мне, что Нил Иванович — один из самых богатых людей Франции, и если для него что-то и «дорого», так это, возможно, та фабрика, на которой делают эти музыкальные центры...

Вместе с этим сокровищем я и притащился на репетицию. И знаете, что хором сказали мои коллеги? Правильно: «Яблоко в пустыне!»

Я наблюдал за ним уже несколько минут. Старик стоял на краю тротуара и голосовал. Он делал это как-то робко, неуверенно, даже — застенчиво. В нем определенно чувствовалось отсутствие привычки ездить на такси. Он был из тех, кто всю жизнь пользовался общественным транспортом и жил на зарплату. В нем чувствовалась старомодность... особенная петербургская интеллигентская старомодность... Или старомодная интеллигентность? Некий вымирающий вид, который пора бы уже занести в Красную книгу. Но Красную книгу для людей еще не завели. И, очевидно, никогда не заведут.

Старик голосовал, но никто — ни таксисты, ни ушлые частники — не останавливался. У них замечательно развит нюх на деньги... старик в этом плане никакого интереса не представлял. Машины ехали мимо. У ног старика стояли два разновеликих тючка, обвязанных шпагатом поверх оберточной бумаги... Я посмотрел на часы: человек, которого я ждал, опаздывал уже более чем на десять минут. Ладно, решил я, жду еще четыре минуты и уезжаю.

Пошел дождь. Первые капли упали на запыленное ветровое стекло, на капот, на асфальт. И вот тут... тут произошло самое неожиданное. Улица наполнилась раскрывающимися зонтами. И старик тоже раскрыл зонт. Он раскрыл старый, черный, вытертый по спицам до белизны зонт... над своими тюками. Дождь мгновенно набрал силу, крупные, как картечь, капли лопались на асфальте. Старик стоял посреди водяного вихря с непокрытой головой и прикрывал зонтом тюки. Я пустил движок, включил «дворники» и подъехал к нему. Перегнулся и распахнул правую дверцу:

— Садитесь.

Он встрепенулся, просунул голову в проем двери и сказал:

— У меня есть только десять рублей, а мне нужно ехать...

— Да садитесь же... потом разберемся.

Дождь молотил, старик суетился, пытаясь подхватить одновременно и зонт, и оба тючка... ничего не получалось. Я обозвал себя собесом, ругнулся и вылез из салона.

— Давайте закинем их на заднее сиденье.

— Позвольте, — сказал старикан, — позвольте... как же — закинем? Это же — книги!

«Хорошо хоть не бомбы», — пробормотал я, размещая тючки на заднем сиденье «Нивы». Старик неловко сел рядом.

— Куда вам нужно? — спросил я.

— Понимаете ли, молодой человек... я несколько стеснен в финансовом отношении, но ситуация складывается таким образом... Вы понимаете — книги.

— Ничего, — перебил я, мысленно ругая себя за альтруизм, — машина государственная, бензин левый. Хватит вашей десятки. Куда едем-то?

— Мне нужно на Петроградскую.

Ну слава Богу... не совсем по дороге, но всяко лучше, чем в Купчино или в Автово. Я включил левый поворот, пропустил какого-то гонщика на «ауди», и мы поехали. Шел весенний дождь, «дворники» гоняли воду по лобовому стеклу, у меня сорвалась важная встреча с опером из «убойного» отдела. Рядом сидел незнакомый старикан, представитель вымирающего вида.