В ванной я стянула с себя платье и засунула его в ящик для стирки. Вода из крана показалась теплой, я ждала, пока она стечет, и рассматривала себя в зеркале над раковиной. Лицо не блистало свежестью, но мы видали и похуже. Холодная вода принесла облегчение.

Я не стала вытирать лицо и шею, просто накинула длинный ситцевый халат и вышла.

Квартира выглядела нежилой. Только из-под закрытой двери в гостиную пробивалась полоска света.

Юра сидел на диване и смотрел телевизор. Рядом с ним стояла миска с фруктами.

Его круглая голова стремительно повернулась на звук моих шагов, сильное тело напряглось. Я улыбнулась ему, он остался сидеть и расслабился.

Я устроилась в уголке дивана, натянув халат на поджатые ноги и опершись на валик. Миска стояла между мной и Юрой, я потянулась и взяла огромную грушу. Груша дивно пахла и была сочной на вид. Я откусила большой кусок, сок брызнул. Я невольно зажмурилась.

Лялька всегда жмурилась и морщила короткий прямой нос, когда ела что-то сочное или пила газировку.

Слезы тихо заструились по моему лицу.

Я ела грушу и плакала. Слезы бессилия истощали меня. Это был момент, когда я была готова сдаться.

В слезах расплывался экран телевизора и происходящее на нем. Какие-то люди в белых одеждах, стоя посреди густого леса, вздымали вверх руки и кричали непонятные слова.

— Что это? — спросила я, протянув в сторону экрана руку с зажатым в ней огрызком.

— Американский боевик.

Юра ответил не оборачиваясь. Он не хотел видеть, как я плачу. Жалел меня. Я это знала и старалась держаться при нем, не раскисать.

— Кто эти люди?

— Школа выживания для жертв насилия. Героиня попала туда после нападения в лифте.

— Что с ними делают?

— Учат не подчиняться обстоятельствам, не сдаваться, не позволять себя унижать.

История заинтересовала меня. Я пристальнее вгляделась в экран. Слезы высохли, и теперь я видела, что толпа состоит из женщин. Женщины стояли плечом к плечу, выкрикивая как заклинание: «Я не жертва! Я не жертва!» — и вскидывали сжатые кулаки.

Неожиданно для себя, не осознавая, что делаю, я села по-турецки, выпрямила спину и, зажав кулаки, начала повторять сначала тихо, потом все громче и громче вслед за женщинами:

— Я не жертва! Я не жертва!

Действие фильма двигалось дальше, на экране замелькали городские улицы, а я все сидела, раскачиваясь, и повторяла:

— Я не жертва! Я не жертва!

Все поплыло перед глазами, резкая боль разрывала грудь. Я начала задыхаться. Почувствовала стакан у губ, С трудом сделала глоток. Второй дался уже легче.

Эти приступы повторялись вновь и вновь, иногда без видимой причины. Юра знал, что надо делать. От глотка коньяка спазм проходил, я снова могла дышать свободно. Но после этого начинался озноб, а вот что делать с ним, мы не знали. Не знали и врачи, которых возил мне господин Скоробогатов.

Меня колотило так, что зуб не попадал на зуб.

Стремясь избавиться от мучений, я, лежа на боку, подтянула к груди колени, обхватила их руками, плотно зажмурила глаза. Так, в позе эмбриона, я замерла, считая до десяти, и снова до десяти, и снова…

Юра беспомощно стоял на коленях у дивана. Я слышала его дыхание, похожее на всхлипывания. Вдруг он обхватил меня руками, прижал к себе, гася дрожь, легко разогнулся, встав на ноги, заходил по комнате, держа меня на руках, изо всех сил прижимая к своей груди.

— Лена! Леночка, — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — Леночка! Я убью его. Хочешь? Хочешь?

Ты только скажи. Я убью его.

Меня заколотило еще сильнее. Теперь и от страха.

Господин Скоробогатов вернулся домой к ужину и обнаружил жену спящей под ворохом одеял.

Он потянулся зажечь бра, я почувствовала его рядом и проснулась.

— Ты почему лежишь в халате? — спросил муж, целуя меня.

— Так случилось, — ответила я, обнимая его за шею и не давая разогнуться.

Он опустился на мою подушку, спросил обеспокоенно, нежно перебирая мои пальцы:

— Был приступ?

— Не очень сильный, — успокоила я, — быстро прошел.

— Тебе надо отдохнуть и подлечиться.

— Ты мое самое лучшее лекарство.

Я прикусила его мочку, и он щекотно поежился, втягивая голову в плечи.

— Ты правду говоришь? — Голос выдал, как он счастлив.

— Правду, Костенька.

Я повернулась на бок и обняла его.

— Ты любишь меня?

— Очень.

— И не жалеешь, что вышла за меня замуж?

— Нет.

— Никогда?

— Никогда. Если не считать пяти — семи раз…

— Лена! — возмутился мой доверчивый муж.

— Никогда. Ни разу.

— И я. Никогда. Ни разу.

Он вздохнул, крепко-крепко обнял меня. Я его поцеловала. Потом он меня, потом я, потом он, потом…

Ларисин голос в трубке был спокоен, речь обстоятельна. Как всегда.

— Лена, ты сказала, что хотела бы, чтобы Миша узнал о твоих подозрениях.

— Да, — зачем-то ответила я, хотя меня и не спрашивали.

Лариса невозмутимо продолжала, проигнорировав мою реплику:

— Или распустить слух, чтоб другие узнали. Я все время об этом думаю. Я могу тебе помочь распустить слух.

— Как? — Я задохнулась от удивления и опять была проигнорирована попадьей.

— Я советовалась с Милой. Она одобрила. Сказала, что если Миша заволнуется, то, вполне возможно, допустит ошибку и это позволит его как-нибудь прищучить.

Лариса помолчала. Я тоже молчала, отказавшись от попытки поучаствовать в разговоре. И правильно.

Лариса не ждала моих слов, она просто собиралась с силами. Из трубки послышался легкий вздох, и Лариса, еще более раздумчиво, чем обычно, продолжила:

— Знаешь, Леночка, возможно, это не совсем по-христиански, но мне очень хочется прищучить Мишу, если он виноват…

Если он виноват… А если нет? Вдруг это роковая ошибка? Какая? Откуда я знаю? Роковая.

Нет покоя моей душе.

А Лариса, вымолвив на прощание:

— Приезжай завтра после ранней обедни, я тебя кое с кем познакомлю, — повесила трубку.

Юра привычно вырулил на стоянку у церковной ограды. Я подождала, пока он закроет машину, и мы вместе направились к храму.

Матушка Лариса ждала нас у вымощенной булыжником дорожки. С ней рядом стояла маленькая худенькая женщина.

Моложавое лицо с большими темными глазами и коротко остриженная темноволосая головка с чуть торчащими ушками показались мне знакомыми.

Юра, тихо охнув, произнес имя.

Верно. Эта женщина не без оснований считается одним из самых бесстрашных репортеров страны и ведет колонку новостей в популярной столичной газете. В ее послужном списке репортажи из всех «горячих точек» страны, участие в освобождении заложников и пребывание в плену. Ее темные глаза много видели, все понимали и были полны печали.

Лариса познакомила нас. Журналистка выслушала меня, кивнула и, не задавая вопросов, пообещала:

— Завтра в хронике будет материал, который, думаю, вас устроит.

— Вы вот так просто сделаете такое для незнакомого человека? — неприятно поразилась я.

Моя собеседница не обиделась. Напротив, в темных глазах засветилась симпатия, и она улыбнулась мне.

— Нет. Я бы не стала такое делать почти ни для кого. Но для матушки Ларисы я сделаю все.

Лариса перекрестила вслед маленькую решительную фигурку.

В машине я поняла, что опаздываю. Если статья появится завтра, то и Миша может начать действовать завтра. А я еще не готова.

Всю дорогу до дома я напряженно размышляла.

Мой план был всем хорош. Но в нем было слабое звено. Этим звеном была я.

Автоответчик хрипловатым Милкиным голосом сообщил.

— Мы проверили, кто проводил консультацию в поликлинике онкоцентра в тот день, когда там была Лялька. Ее принимал доктор Славкин. У нас кое-что на него нашлось, и ему пришлось со мной поговорить.

Вот что он поведал… Понятно, не под протокол, а так, на голубом глазу.