Конечно, можно бы сесть. Ведь ноги у него не казённые. К тому же они устали порядком.
Да, ногам его действительно сильно досталось. И надо же быть таким упрямцем. Мог бы ведь прекратить тренировки, когда увидел, что, несмотря на упорное самоистязание, результаты не улучшаются. Мог бы, как некоторые другие, отправиться в дружину старшеклассников и загребать деньгу. Ну да, в дружину его, пожалуй, и не приняли бы. Четырнадцатилетних они не слишком-то хотят принимать. Но и без дружины нашлась бы работа. Уехал бы, например, к тётке в Коривере и там присмотрел бы что-нибудь на собственный страх и риск. Люди, умеющие держать тяпку, всюду нужны. Он же, как репей, прилип к дому. Вернее, к гладким пешеходным дорожкам в парке кирпичного завода.
Ах, мог бы вполне оставить свою вечную беготню? Ну нет! Об этом и думать нечего, Ээри. Именно этого ты и не мог. Ведь если бы ты бросил тренироваться уже тогда, если бы раньше бросил спорт, тебя всю жизнь мучила бы мысль, что у тебя, может, были шансы достичь вершин, и при большем упорстве, работоспособности и последовательности ты достиг бы её. А теперь ты можешь быть спокоен. Всё, что возможно, сделано. Всё испробовано. Теперь ты знаешь, что пробежать тысячу метров за три минуты тебе просто не по силам. Именно тебе. Кому-то другому, может быть, и удастся, если он захочет потрудиться.
С-с-с-с! — шипит снова воздух в трубках и шлангах. Опустившийся на сидение у двери Ээри вздрагивает. Почему автобус свернул с линии? Что это ещё за остановка?
Впрочем, спрашивать об этом не требуется, он и сам знает. Как же он мог забыть! Ведь сейчас четверть третьего. Через несколько минут подойдёт таллинский поезд. Каждый день к приходу этого поезда их автобус делает маленькое отклонение от обычного маршрута. Он сворачивает с линии, чтобы заехать на станцию и доставить оттуда пассажиров в центр города.
Как и давеча на стадионе, Ээри не может понять, что за сила срывает его с места и выталкивает за дверь. Но как бы там ни было, он вдруг оказывается на тротуаре. И уж вовсе не может он понять, что заставляет его пуститься бегом.
Старая городская граница совсем рядом — у последнего скопления построек. До домов кирпичного завода отсюда чуть более километра. Большими размашистыми шагами пробегает Ээри мимо знакомого белого столба. Была ли то сила привычки — у километрового столба он включил секундомер!
Сегодня у Ээри нет двойных стелек, но и шоссе сегодня не так отдаётся в ногах. Одно из двух: то ли асфальт сегодня мягче, то ли ноги стали сильнее.
Не будь глупцом, Ээри. С чего бы это асфальту вдруг размягчиться? И с чего это твои ноги вдруг стали сильнее? Теперь они как раз должны быть слабее. Ведь уже десять дней ты не пробегал ни шагу. Просто ты уже забыл, что испытываешь, когда бежишь.
Так что же испытываешь? Что чувствуешь сейчас?
Странное чувство. Словно ноги бегут сами. Словно он сейчас и впрямь чернокожий Модевест, для которого бег исконное занятие.
Модевестом он воображал себя летом, когда надоедало ежедневно тренироваться просто так. Модевест был негритёнок, который с раннего детства передвигался только бегом. Они там, в Африке, кажется, в основном только так и передвигаются. «Модевест, отправляйся в школу!» — говорил он себе и послушно бежал из одного конца парка кирпичного завода в другой. «Модевест, догоняй!» — принимал он тут же к сведению новое распоряжение и мчался по той же самой парковой дорожке обратно.
— Модевест, принеси воды!
— Модевест, отведи коз к реке!
— Модевест, позови отца есть!
Само собой разумеется, Модевест мог выполнять всё это только бегом.
Игра зашла так далеко, что в конце-концов он даже соорудил себе в глухом закоулке парка хижину из пальмовых листьев. Как делают там в Африке.
Четвёртый телеграфный столб.
Если считать, что между двумя телеграфными столбами пятьдесят метров, то двести метров уже пройдено. Но Ээри не считает эти промежутки ни пятидесяти-, ни шестидесятиметровыми. Он вообще ни о чём не думает. И столбы не считает. Просто глаза автоматически регистрируют, что четвёртый остался позади.
Ну и дела, что это с ним сегодня? Десять дней назад Ээри был железно уверен, что по доброй воле он больше и шагу не пробежит. Не считая, конечно, таких случаев, когда речь пойдёт о жизни или смерти. Если, например, за ним будут гнаться оравой мальчишки из чужой школы или будет угрожать какая-либо иная опасность. Но сейчас он старается делать шаги подлиннее, энергично работает руками и даже вроде бы испытывает радость оттого, что бедро легко вылетает вперёд, подошва пружинисто касается асфальта и тёплый ветер гладит затылок.
Десять дней назад он не чувствовал никакой радости. Скорее чувствовал отвращение. И это было тем более странно, что он ждал школьного Дня бегуна. Очень ждал. Не только потому, что тогда должно было окончательно решиться, кто будет представлять их школу в соревнованиях на кубок. Для Ээри День бегуна означал прежде всего подведение итогов целого периода жизни. Решение старого спора — если воспользоваться выражением из одного спортивного журнала. Он уже давно не позволял себе ни дня передышки. Он твёрдо выполнял принятое весной решение — ни дня без тренировки.
В последние недели он больше не бегал на время. Ему вдруг пришло в голову, что, может быть, он хочет слишком многого, желая совсем один, подгоняемый лишь стрелкой секундомера, преодолеть барьер трёх минут. Великие спортсмены никогда не показывали выдающихся результатов бегая в одиночку, ни с кем не соревнуясь. В спортивных журналах и газетах Ээри вычитал, почему нужны живые соперники. В одиночку трудно преодолеть психологический барьер — мешает затаённый страх, что высокий результат недостижим. Ээри решил учесть ошибки великих спортсменов. Он мог подождать со своими тремя минутами.
Десятый телеграфный столб. Глаза действительно считают их без приказов, идущих из мозга. Самодеятельно, как говорит мастер на уроках труда. Стало быть, полпути он уже пробежал. Странное дело, Ээри ещё и не запыхался. Десять дней назад на половине дистанции он пыхтел уже как паровоз.
Десять дней назад после пятисот метров он и впрямь был уже на пределе. Но тогда он и бежал иначе. Тогда он с самого начала применил прессинг. Конечно, не баскетбольный прессинг. У легкоатлетов есть свой: жми, как можешь, вперёд. И он действительно жал, хотя при этом было такое ощущение, будто желчь поднимается в горло.
«Теперь наступит и на нашей улице праздник», — мысленно подгонял он себя тогда.
«Тяжело в ученьи, легко в бою», — вспомнил он слова Суворова. Пока не стало совершенно ясно, что и на этот раз у него, Ээри, нет надежды на праздник. И было абсолютно бесспорно, что высказывание Суворова, оправдавшее себя в Альпах, недействительно на школьном стадионе. Вот тебе и легко в бою! Так тяжело он не бежал тысячу метров ни разу. На последней прямой он буквально плёлся, пошатываясь и спотыкаясь. И в конце концов не только Роланд, но и Пеэтер Лыпак и маленький Паэметс тоже сумели обойти его.
По сути дела ему следовало бы махнуть рукой на всю эту историю. Даже смешно. Чёрный юмор какой-то! С ранней весны до осени, день за днём обливаешься потом, и в результате оказываешься на том же самом месте, с которого начинал. 3,14 — прочёл он сразу же, как только пришёл в себя, в протоколе соревнований, вывешенном на доске объявлений. А Роланд показал 3,07.
Но смеяться он, конечно, был не в состоянии. В тот день он вообще больше ничего не мог. Вскочив в автобус, он поехал домой, однако, выйдя из автобуса, он прошёл мимо ворот своего дома, добрёл до хижины чернокожего Модевеста и бросился там на шуршащие берёзовые ветки.
Что же это означало? — пытался он ухватиться за растрёпанный конец запутавшейся нити рассуждений. Какие же выводы необходимо из этого сделать?
«Ты достиг предела своих возможностей», — таков был единственный вывод, к которому он пришёл. Он где-то читал, что у каждого человека существует предел его возможностей. Ну, стало быть, он своего уже достиг. Нет никакого смысла строить планы, о которых уже заранее известно, что они останутся невыполненными. Стоит ли стремиться к невозможному? Ведь не надеялся же он стать оперным певцом или артистом кино. Так зачем жаждать спортивной славы, если она также недостижима.
