2-й батальон напоролся на пулеметный заслон. Артиллеристы, приданные Филипповскому, ударили по гитлеровцам. Но когда подразделение вновь поднялось в атаку, оно опять было встречено густыми очередями. Пришлось ждать темноты.
Ночью 4-я стрелковая рота подползла к проволочному заграждению. Подразделение Дубинды проделало проходы. Действовали осторожно. Над головой одна за другой взвивались ракеты.
Вскоре два взвода проникли в траншею. Один остался на месте, а другой незаметно подошел к железобетонному укрытию и быстро разоружил находившихся там гитлеровцев.
Филипповский доложил мне об этом из захваченного дота. Командир корпуса распорядился поддержать 2-й батальон. Нужно было захватить кладбище с каменной церковкой, шоссейную дорогу и выйти к железнодорожному вокзалу. Путь этот не скорый и не легкий. Но другого не было. Вклинение батальона Филипповского в боевые порядки немцев сыграло большую роль.
Как выяснилось после, среди обороняющихся в Шталлупенене пополз слух об окружении и некоторые подразделения начали отходить. Этим воспользовался командир 1-го батальона Петр Саввич Мудраков и немедленно ударил им вслед. Вскоре он вышел на центральную площадь города и по рации сообщил:
— Товарищ «Первый», нахожусь в центре города!..
Я усомнился, стал с пристрастием уточнять. Комбат заверил, что путь свободен и любой из нас может в этом убедиться, прибыв на площадь Гитлера…
Я расспросил капитана Мудракова, как пройти к нему, взял с собой адъютанта, радиста и двинулся в путь. Генерал Кузнецов разрешил мне эту вылазку не без колебаний. Он тоже не был уверен, что доклад Мудракова точен.
В это время 2-й и 3-й батальоны вели тяжелые бои за каждый дом. Узкие улицы незнакомого города напоминали тюремные коридоры, на них трудно было развернуться.
Наша маленькая группа благополучно проскочила к центру. Осторожно вышли мы на площадь. 1-й батальон действительно был тут. Солдаты длинной цепочкой вытянулись вдоль домов. Ко мне подошел Петр Саввич Мудраков. Он доложил обстановку. Противник занимал все прилегающие кварталы, кроме узкой горловины, по которой прошли мы. Мудраков готов был со своим батальоном остаться в самом пекле и биться до последнего патрона. Комбат даже подыскал уже надежный подвал для КП.
Мне тоже казалось, что, пока немцы не закрыли один-единственный свободный проход, сюда нужно провести еще один батальон. Я связался с командиром дивизии. Кузнецов сначала было ухватился за эту идею, но, когда узнал, что у бойцов были на исходе боеприпасы, не рискнул оставить нас в центре города.
— Тем более что мне известно соотношение сил, — сказал он, — оно не в нашу пользу…
Когда мы выходили из «мешка», немцы открыли вслед стрельбу.
За нами остались лишь траншеи на окраине города. Шел уже второй день борьбы за город, который мы должны были взять еще вчера. Наибольшего успеха добился 2-й батальон. Он захватил кладбище, обошел балку, отбил три траншеи. Гвардейцы теперь обстреливали депо, водонапорную башню и вокзал Шталлупенена. Немецкие снайперы не давали нашим бойцам показываться из траншей. Ими занялись Лебедь и братья Кругловы.
Когда минометная рота обрушила удар на немецких пулеметчиков, Филипповский, ставший уже капитаном, приказал подразделению ворваться в здание железнодорожных мастерских.
Овладев им, красноармейцы залегли вдоль насыпи. Через некоторое время 4-я рота атаковала вокзал и захватила первый этаж. Гитлеровцы сопротивлялись отчаянно. К вечеру с ними было покончено и станция полностью перешла в наши руки.
Ко мне на КП привезли пятерых пленных. Я обратил внимание, что они отвечали на вопросы иначе, чем действовали. Солдат 4-й роты 1059-го пехотного полка Иоахим Лайденфросс и ефрейтор Ганс Эрман из 1-й роты начали рассказывать о том, что многие солдаты отказываются идти на передний край. Да и сами они считают, что война проиграна.
Я не вытерпел и спросил:
— А почему же вы сопротивлялись?
На втором этаже вокзала, как выяснилось, не было ни одного офицера. И все же ефрейтор Ганс Эрман отстреливался до последнего патрона. Это лишний раз подтверждало, что на германской территории бои предстоят очень трудные.
Во время допроса раздался телефонный звонок. Мне доложили о гибели командира 3-го батальона Андрея Гетмана.
Случилось это так. Группа бойцов во главе с лейтенантом Жмурко, пользуясь темнотой, незаметно проникла в дом, занятый немцами. Сержант Галактов, бойцы Смельчук и Тютинов не устрашились встречного огня и кинулись по лестнице наверх. Фашисты отступили на чердак. Там их и вынудили сдаться.
Отбитый дом с глубоким подвалом капитан Гетман хотел занять под КП. Когда он туда переходил, его подкараулил вражеский снайпер. Смертельно раненного комбата принесли на руках в дом уже с холодным сердцем. Гетмана заменил Пышкин. Алексей Иванович и рассказал мне эти подробности. Бой продолжался. 7-я стрелковая рота пошла в ночную атаку. Вел ее парторг старший лейтенант Кремлев. Противник открыл ожесточенную стрельбу. Однако она не остановила гвардейцев. Они ворвались в неприятельскую траншею и после рукопашной схватки овладели ею. Отсюда бойцы во главе с Кремлевым стали огнем поддерживать продвижение других подразделений полка.
Связь с полком 3-й батальон осуществлял только по радио. Две попытки его продвинуться дальше успеха не имели. От пуль врага погибли два командира роты.
Находившийся в этом батальоне пропагандист полка капитан Александр Федорович Мальчевский собрал остатки одной из рот и организовал круговую оборону. Обратившись к бойцам, он спросил:
— Кто уничтожит пулеметчика?
Первым вызвался агитатор, командир пулеметного взвода младший лейтенант Федоров.
— Я иду, кто еще со мной?
Два бойца подняли руки. Первая их попытка поджечь здание не удалась. Тогда бросили в дом две гранаты. Один из фашистов показался в проеме окна. Федоров сразил его. Но и младшего лейтенанта свалила автоматная пуля. Замертво упал и находившийся рядом с ним гвардеец.
Тогда рядовой Попков, только недавно прибывший в часть, схватил бутылку с бензином, свернул жгут из соломы и пополз. Он сумел выкурить вражеского пулеметчика. Однако сам погиб. Попков ценою собственной жизни открыл путь подразделению. Оно начало продвигаться к центру города.
Батальону Филипповского я приказал выйти на западную окраину Шталлупенена. Была ночь. Воины шли в темноте по узкой тихой улице. А параллельно с ними двигалась еще какая-то часть. Филипповский послал Дубинду с несколькими солдатами узнать, кто там.
Минут через десять разведчик доложил, что рядом с нами идут немцы, идут на запад, и довольно-таки бодрым шагом. Завязывать с ними бой Филипповскнй не стал. Так и вышли вместе из центра. И только тогда наши бойцы начали действовать. Рота Ларина опередила неприятельскую колонну, перерезала ей дорогу и открыла сильный пулеметный и автоматный огонь. Противник обратился в бегство и вскоре рассеялся.
В поисках надежного укрытия для КП я и Кучерявый вошли в один из подвалов. В нем находились местные жители. Все они замерли в ожидании расправы. Это были женщины, старики, дети. Среди них оказалась русская девушка. Она от радости заплакала и рассказала, что эти люди остались в городе вопреки распоряжению коменданта. Это она уверила горожан, что советские воины не тронут их. Василий Кучерявый стал угощать голодных ребят мясными консервами.
Тогда мы спешили, и мне не удалось побеседовать со своей соотечественницей. И только через двадцать лет в Ленинграде на Невском проспекте меня однажды остановила пожилая дама и напомнила о нашей встрече в шталлупененском подвале.
— Вы же мой освободитель…
Она рассказала о своей судьбе. Да, пережитое в Пруссии оставило след не только на ее висках… Фамилия этой женщины Циунчик. О том, что ей пришлось вынести в фашистской неволе, она — не литератор — попыталась отразить в поэтических строчках. Свои стихи Циунчик прислала мне. Вот несколько строф из них:
