Одна минута! А сколько чувств, мыслей! Я не знал, куда эвакуировалась жена, и надеялся найти записку. В коридоре под ноги попала грузовая машина сынишки. Видимо, Герик хотел взять игрушку с собой, а мать не разрешила.

Вот моя комната. На стенах портреты родных. В письменном столе выдвинут ящик. В нем, как и думал, записка жены. Беру листок и на ходу читаю: «Саша, милый! Мы с Гериком поехали в Донбасс, к твоей сестре…»

Увидимся ли с вами, родные мои, доведется ли?

Кроме записки жены прихватил книжку моего родного брата — комиссара гражданской войны. Не хотелось, чтобы фашисты сожгли ее. Да и память о брате дорога! Об этой книжке и о ее авторе я еще расскажу.

В конце улицы Ленина, совершенно разбитой, меня догнал броневик. Дальше поехал на нем. Рота Тихонова вела бой. Выйти на указанный рубеж она не успела. В бинокль я видел обширное зеленое поле, по которому надвигалась длинная цепочка вражеских танков. А за ними — пехота.

Неприятельских машин я насчитал тридцать, а своих шестнадцать. Перевес небольшой, но сила огня разная. У нас были амфибии, предназначенные для разведки. Эта облегченная, высокой проходимости машина не имела пушки, а была вооружена лишь двумя крупнокалиберными пулеметами.

По рации на помощь Тихонову я вызвал из своего резерва взвод БА-10. На каждой бронемашине имелось по двадцать снарядов.

Поддержка пришла своевременно. Три БА-10 с ходу прямой наводкой начали бить по неприятелю. Четыре танка обезвредили. Тихоновские амфибии тем временем тридцатью двумя пулеметами отсекли пехоту и заставили ее залечь.

Машины противника попятились. Отходили они осторожно, боясь подавить своих солдат. Этим воспользовались наши артиллеристы и подбили еще одну бронированную махину.

Увлеченный боем, я не заметил, как два фашистских танка с автоматчиками огородами обошли деревню Каплевку и устремились в сторону переправы. Такой маневр врага Тихонов предвидел и на всякий случай оставил в кустах на берегу реки Т-37.

Командир экипажа комсорг Борис Гудков, находясь в засаде, внезапным пулеметным огнем смел автоматчиков с брони. Они кинулись в заросли и нарвались на сабли кавалеристов.

Танки противника развернули пушки. Метким огнем Гудков забил смотровую щель одной башни. Но другое орудие подожгло амфибию. Однако Гудков свое дело сделал: он не только задержал вражеские машины, но и рассеял десант, дал возможность артиллеристам первым открыть стрельбу.

Когда с танками было покончено, мы бросились к Гудкову. Он с трудом открыл люк. Борис был весь в крови, в горящем комбинезоне…

— Цела? — прохрипел он, не поднимая глаз: — Пе-е-репра-ава?..

И больше ни слова.

Я знал Бориса. С ним познакомились еще на петрозаводском направлении, в дни финской кампании. Знал как любознательного, веселого, дружелюбного человека… И вот не стало его. Я никак не мог поверить этому, не мог… Мы перенесли его в броневик. Мне все еще казалось, что он только обессилел, наглотался дыму… Свежий воздух возвратит ему сознание обязательно.

Мы не сразу попрощались с ним, не могли…

Наша последняя зенитка заглохла. Над переправой низко кружили вражеские самолеты, обстреливая берег. А ведь там дети, женщины, старики…

Не добившись успеха на этом участке, противник пошел в обход города с севера. Но там наши соседи встретили его таким огнем, что он отскочил назад. К этому времени подошли основные силы гитлеровцев. Они, сковывая нас на флангах, собрали мощный кулак для лобовой атаки. Оккупанты явно спешили, стремились ворваться в Хотин до наступления темноты.

Рота Романенко занимала выгодный рубеж, обосновавшись в каменных домах на западной окраине. Стрелков поддерживал взвод БА-10. Неприятель тоже подтянул танки и артиллерию.

Снова вспыхнул бой. Минут через сорок должна закончиться переправа наших отходящих подразделений.

Теперь мы не сомневались, что задание комдива выполним. Но удержаться надо было изо всех сил. Особенно тяжело приходилось бойцам лейтенанта Романенко. Они вместе со взводом БА-10 стояли насмерть. Их окружил румынский полк. Танки врага перекрыли все улицы, и все наши попытки выручить товарищей закончились безрезультатно.

В одиннадцать часов вечера мы начали пятиться к реке. Я заехал на КП за начальником штаба. Старший лейтенант Мартыненко, быстро собрав документы, выскочил из помещения. Когда мы добрались с ним до Днестра, саперы уже развели понтонные лодки. В условленном месте меня ожидал ординарец Курдюков. Он, держа под уздцы пару коней, доложил мне, что бронерота успела проскочить по настилу, а кавалеристы и амфибии махнули вплавь.

Из района, где дралась рота Романенко, с десятью красноармейцами вырвался капитан Сосин. Он рассказал, что рация у Романенко разбита снарядом и он не смог с нами связаться. Отрезанные от своих, воины во главе с командиром бились до последнего вздоха. Об их подвиге мы потом сообщили в дивизию. А сейчас оставили на берегу подожженный броневик как факел славы героям.

На лошадях и вплавь под покровом темноты преодолели Днестр. Зарево горящего города отражалось в воде. То тут, то там от мин и снарядов вырастали фонтаны.

Быстрое течение сносило всадников. Кони тревожно всхрапывали, широко раздували ноздри, отфыркивались. Доносились отрывистые возгласы конников. Рядом с нами, держась за хвост своего Германа, плыл Семен Бердникович. За ним, навострив уши, следовала Лера.

Но вот и восточный берег. Сосин, Курдюков и я вышли на твердь, оглянулись на горящий Хотин. Там, на западной окраине, все еще слышались выстрелы. «Может, выскочит кто, — с надеждой подумал я. — Хотя бы взвод, отделение… или даже один боец».

Мы стояли в прибрежных кустах. Где-то рядом послышались знакомые голоса. Они принадлежали братьям Кругловым. Младший слезно уговаривал старшего:

— Вернемся домой, Паша, а? Вернемся… Все равно ведь догонят… Пропадем!

Павел раздвинул куст и указал на речку;

— Возвращайся!

Круглов-младший некоторое время колебался, возможно боялся выстрела в спину, потом стремительно бросился в воду и поплыл. Когда уже был на приличном расстоянии, неожиданно повернул назад. Мокрый, подошел к Павлу и виновато опустил голову. Ни слова не говоря, оба пошли вслед за своим подразделением.

Путь держали к Каменец-Подольску. Меня одолевали невеселые мысли. Отступление, понесенные потери, господство противника в воздухе и на земле — все это действовало удручающе. И в то же время перед глазами вставали мужественный танкист Гудков, самоотверженные красноармейцы во главе с Романенко, организованные колонны отходящих войск.

«Нет, не надолго мы уходим, — убеждал я себя, — не надолго…»

Не успела 164-я дивизия занять Каменец-Подольский укрепленный район, как для нас снова создалась реальная угроза окружения. 9 июля на правом фланге немецкие войска, тесня 12-ю армию, захватили железную дорогу Проскуров — Каменец-Подольск и тем самым отрезали единственную ветку, идущую из каменец-подольского тупика.

В тот же день венгерский армейский корпус нащупал слабый стык между 12-й и 18-й армиями и ворвался в районный городок Оринин, расположенный всего в двадцати километрах севернее Каменец-Подольска.

А южнее нас того же числа на левом фланге нашей армии немецкие дивизии форсировали Днестр и завладели городом Могилев-Подольский. Правда, 3-я румынская армия не очень-то активничала. Румыны воевали с прохладцей. Их слабость немецкое командование хитро использовало; оно ставило на фланги свои войска, а в центре румынские. Гитлеровцы вырывались вперед, а солдаты Антонеску, как правило, отставали. Получался «мешок».

Командующий Южным фронтом генерал армии И. В. Тюленев разгадал маневр противника и своевременно приказал сровнять образовавшийся выступ. А его же приказ от 8 июля предусматривал на случай отхода из Каменец-Подольска вывоз материальных ценностей. А если нельзя эвакуировать, то уничтожать.

Для разрушения местной железнодорожной станции комдив Червинский приказал командирам частей выделить в помощь саперам бывших железнодорожников, Я, понятно, наметил братьев Кругловых.