– Вы хотите от меня, – протестовал доктор Блэнд, – чтобы я научно оценил то, что к науке не имеет никакого отношения.

– Другими словами, – согласился Хейзелридж, – мы от вас хотим невозможного.

– Вот именно.

– И вы как обычно это сделаете.

– Подхалим, – пробурчал доктор Бленд. – Как хотите. Только не думайте, что я выступлю в суде и все это объясню присяжным.

– И в мыслях такого не было, – заверил Хейзелридж. – Я не требую от вас ничего, кроме как сузить поле поисков. Если можете сказать, что какие-то субботы более вероятны, чем другие, мы сможем сосредоточиться прежде всего на тех, кто тогда дежурил.

Доктор Блэнд приподнял мохнатую бровь.

– Значит, вы уже имеете в виду кого-то конкретного?

– Блэнд, дружище, вы просто гений. Да, я имею в виду вполне определенную особу.

– Тогда это может что-то дать.

Доктор Блэнд разложил на столе Хейзелриджа огромную диаграмму, с обычными координатными осями и девятью или десятью невероятно красивыми кривыми, каждая своего цвета.

– Все они начинаются с точки минимальной вероятности и доходят до вероятности максимальной. По горизонтальной оси отложено время в пределах тех четырех недель, о которых идет речь.

– Понимаю, – протянул Хейзелридж. – Или по крайней мере думаю, что понимаю. А что означают цвета?

– Различные части человеческого тела после смерти разлагаются с разной скоростью. И скорость разложения их зависит как от от таких постоянных факторов, как температура и влажность воздуха, так и от множества случайных обстоятельств. Например, если в момент смерти желудок был полон.

– Достаточно, – торопливо перебил его Хейзелридж. – Это можно пропустить. Значит эти кривые означают разные части тела, которые вы исследовали.

– Да, контрольные точки. Например, вот эта сиреневая показывает степень отслоения ногтей на руках. Желтая – состояние внутренних покровов мочевого пузыря.

– А вот эта фиолетовая?

– Ногти на ногах.

– Ага. А форма кривых позволяет вам по отдельным признакам установить наиболее вероятное время смерти.

– Более-менее, – согласился доктор. – Как я вам сказал в самом начале, никакой особой науки здесь нет. Я только графически представил доводы, на основе которых пришел к определенным выводам. Вообще-то мне весьма помогло, что труп оставался – как я предполагаю – все время заперт в очень ограниченном объеме и примерно при той же температуре.

– И ваше заключение?

– До момента находки прошло минимум шесть, максимум восемь недель.

Хейзелридж взял календарь и пролистал его назад.

– Сегодня двадцать второе апреля, – протянул он. – Труп нашли четырнадцатого, то есть неделю назад. Шесть недель долой, это будет. Ага. А восемь недель. Гм…

– Вам это о чем-то говорит? – полюбопытствовал доктор Блэнд.

– Да, – заверил Хейзелридж. – Да, думаю, что-то начинает проясняться.

Шеффхем – город приморский, лежавший неподалеку от Норфолка. Городок не слишком большой, но процветающий, а его главная достопримечательность, или точнее говоря, главный довод его существования, – это глубокое устье реки, которое позволяет принимать больше сотни судов, и больших, и малых.

Инспектор Хейзелридж, отправившийся в Шеффхем служебной машиной, добрался на место в половине четвертого. Солнце грело так, что и летнему дню не было бы стыдно. Вода сверкала, ветер гнал по небу облака и вся блеклая неброская природа из всех сил старалась понравиться.

Хейзелридж вышел на единственной улице, которая спускалась к молу. Оглядел потемневшие стены и серые крыши лавчонок а за ними – холмы наподобие рыбьего хребта, на которых лишь корявые кусты сумели противостоять ярости Северного моря. Глубоко в душе Хейзелридж испытывал то радостное возбуждение, которое вызывают у своего уроженца даже самые непривлекательные края. Ибо Хейзелридж был родом из Норфолка, и тридцать два года в Лондоне ничего в этом факте не меняли.

О визите Хейзелриджа были предупреждены, так что когда машина остановилась на главной улице, его уже ждал сержант норфолской полиции. Через пять минут Хейзелридж сидел в шеффхемском полицейском участке, точнее в жилой комнатке в доме сержанта Роллса, и штудировал карту окрестностей.

– Если он приезжий, – заметил сержант Роллс, – отдыхающий или владелец яхты, то он не поселится в самом Шеффхеме. Скорее где-нибудь по дороге к вокзалу или к пристани.

Сержант провел пальцем по двум улицам, которые вели почти параллельно вдоль южного берега к устью реки, и под прямым углом пересекали главную улицу в её нижнем конце.

– Полагаю, вы знаете всех обитателей этих улиц, – сказал Хейзелридж.

– И отцов и дедов включительно, – усмехнулся сержант Роллс.

– Но с приезжими сложнее. Постоянных я знаю. Как его зовут? Ах да, Хорниман. Молодой человек, не так ли? Темноволосый, в очках? Кажется, он служил на флоте, добровольцем. Это он. У него дом в самом конце дамбы. Приезжает сюда почти каждую субботу и воскресенье. Теперь, думаю, там заперто.

– Кто-нибудь из местных там служит?

– Миссис Малле, – сказал сержант. – Убирает и покупает продукты. Он всегда звонит ей, что приедет, и она готовит дом. Я говорю «дом», но это скорее хижина.

– Что она собой представляет?

– Кто? Миссис Малле? Исключительно порядочная особа. Ее отец держал тут трактир «У трех охотников». Но лет пятнадцать назад умер. Под новый год свалился в погреб и сломал шею. Она женщина с характером. А муж у неё глухой как пень старый хрыч.

– Если не возражаете, я поговорил бы с миссис Малле, – сказал Хейзелридж.

– Никаких проблем, – кивнул сержант.

Миссис Малле приняла инспектора с истинно норфолской бдительностью, проводила в кухню, где в кресле восседал её муж. Его быстрые глазки бегали с одного на другого, но в приветственных формальностях он не участвовал.

– Вот в чем дело, миссис Малле, – начал Хейзелридж. – Мне очень важно знать, в какие субботы приезжал сюда мистер Хорниман. И особенно, – он заглянул в блокнот – в субботу 27 февраля.

– А я не знаю, – ответила миссис Малле.

– Он ездит сюда каждую субботу?

– Что вы, вовсе не каждую. Только летом. Был в конце февраля – как вы и говорили. Первый раз в этом году. И потом в конце марта, и в прошлую субботу и воскресенье.

– Так значит, – сказал Хейзелридж, – если он был тут 27 февраля впервые, это должно было вам запомниться.

– А я прекрасно помню, – отрезала миссис Малле, – только не знаю, должна ли вам об этом рассказывать.

Хейзелридж настаивал:

– Надеюсь, мне не придется напоминать, что ваш долг.

– Если меня вызовут в суд, – заявила миссис Малле, – другое дело. Когда меня вызовут в суд – я все скажу. Но до тех пор.

Мистер Малле скосил свои шустрые глазки на инспектора, чтобы увидеть, какой тот сделает следующий ход.

– Должен предупредить вас, – заметил Хейзелридж, – что это может быть расценено, как.

– Не то, чтобы я это одобрял, – вмешался мистер Малле, – но женская натура есть женская натура, и никаким разводом тут ничего не изменишь.

Инспектора вдруг озарило, словно в кухню Малле заглянуло солнце.

– Боюсь, что вы меня не поняли, – солидно заметил он. – Я расследую убийство.

Это произвело нужное впечатление. Мистер Малле откинулся на стуле, воскликнув:

– Что? Убийство? Неужели убили мистера Хорнимана?

Миссис Малле едва выдохнула:

– Так вы детектив из полиции?

– Да, разумеется, – подтвердил Хейзелридж. – Если вы думали, что я частный детектив, то ошиблись. И я не собираю улики для развода.

– Ну тогда, – смягчилась миссис Малле, – тогда я вам разумеется расскажу все, что знаю.

Оказалось, что Шеффхем труднодоступен по шоссе, зато очень удобно лежит всего в полумиле от железной дороги Лондон – Кромер, и что скорый из Лондона останавливается на здешнем вокзале в четыре часа дня. По словам миссис Малле Боб Хорниман приезжал этим поездом, к которому подают автобус, прозванный «Шеффхемской колымагой», а водит его одноглазый шофер по прозвищу «Шеффхемское пугало». Если не застрянет в канаве или ещё чего не случится, к перекрестку у дома Боба тот добирается в четыре десять.