Теперь грабители увидели дым от выстрела и бросились к холму. Пётр спокойно собрал оружие и перешёл дальше в лес. Как только первые преследователи выскочили на вершину холма, где недавно лежал Иванишин, его штуцер снова выстрелил.

— Ещё одним меньше! — прошипел он сквозь зубы. Всего татей он насчитал тринадцать человек. Теперь их было уже десять. Он снова сменил позицию.

Через два часа преследователи закончились — десять человек остались лежать на земле, двое бежали в лес, а Кошелева среди них Пётр не разглядел, значит, тот остался в деревеньке. Преследовать убежавших он не хотел — устал от смертей, медленно побрёл к поселению.

В деревне женщины уже потушили основные пожары и причитали над трупами мужчин, среди которых был и старейшина — все охотники полегли под огнём нападавших, не ожидая такой подлости от русских. Кошелев так и курил на окраине, не глядя на дымящуюся деревню и приближавшего к нему мстителя.

— Как же ты так, Василий Илларионович? — тихо спросил Ивашин, глядя на человека, который совсем недавно называл его другом.

— Петюня, вот, почему-то именно тебя я и ожидал увидеть… Всё вспоминал, как ты людей не любил, и, значит, прав был…

— Так как же так, Василий? Ты хоть и из дворян, но так к людишкам добрым относиться — грех же!

— И нарушение приказа… — почти шёпотом продолжил его мысль Кошелев, — Как Сурмин — начальник отряда, бывший подпоручик из гренадер, начал воду мутить, а сержант Копин его поддержал, так я не смог их остановить! Виновен!

— Как же так-то…

— Вот прав ты был, Петя, человек — суть зверь рыкающий! Только и дай ему повод и власть, так всё позабудет! Как Сурмин с Копиным начали говорить, что айнов никто считать не будет, а поселения их вдали от моря ещё когда другие отряды посетят, так загорелись солдатики, всё позабыли… Как ты тогда… — Ивашин дёрнулся, как от выстрела. Кошелев наступил ему на больную мозоль, и бывший солдат отчётливо вспомнил, как грабил, насиловал и убивал в мятежном зимнем Петербурге. Всё это промелькнуло перед его глазами.

— Что же ты их не остановил-то Вася? — с тоской произнёс охотник.

— Не смог. Просто не смог. Насилие ведь это так просто! Сразу не понял, думал, что усовещу. Потом умереть хотел… Убили бы они меня всё одно, чтобы я никому не сказал! Уже смерился я со смертью. Но от твоих рук это будет лучше! Заканчивай Петя! — Кошелев докурил трубку, положил её рядом и посмотрел на небо.

— Нет, Василий Илларионович! — помолчав, ответил ему Ивашин, — Не стану я тебя убивать. Вернёшься ты к нашим да и расскажешь, что тут случилось. Пусть вон наместник решает, жить тебе или умереть. Я этого греха на себя не возьму — и так через край их!

— Как же, Петь? Все же узнают, что это ты их…

— И так узнают, среди айнов быстро слух пройдёт, да и зачем мне такое таить. Не тать я всё же, не тать… Провожу я тебя, Вася, чтобы дошёл ты.

Довёл он Кошелева до Верхних Лужков и ушёл в лес, думая, что навсегда.

Через месяц, к нему в селение пришёл пожилой айн-охотник с письмом от самого́ наместника, которым Панин давал Ивашину полное прощение за гибель преступников и приглашал его на встречу в Новой Вязьме, где Камчатский начальник и находился в настоящее время.

Ивашин пожал плечами и поехал. Что бы не попробовать поверить? Чай не каждый день целый наместник его приглашает на разговор, а коли убьют… Вон, Туна на сносях, а невенчаны они до сих пор! А когда дитя народится? Да и люди Кунасика и родственных семей к нему идут, спрашивают, что им делать, если вдруг ниходзины эти нападут. Что делать-то? Столько причин поехать, а не ехать только одна — смерть там можно свою найти. Но смерти после всего пережитого Пётр уже не боялся.

В Новой Вязьме его встретил Кошелев и провёл за стену острога через караулы.

— Что, Василий Илларионович, жив ты?

— Жив, Пётр! Жив! Твоими молитвами!

— Всё рассказал?

— Как на духу, Петь! Думал, казнят. Но нет, даже вот сам Панин приехал. В этом году хочет расчистить поля, чтобы озимые посадить. Говорят, здесь хорошие урожаи будут. Тут и меня простили, хоть теперь, думаю, в лес не отпустят. И ты вот пригодился. Никита Иванович очень хочет твоих айнов к делу приставить. — за беседой они подошли к дому главы поселения.

На крыльце стоял сам наместник. Немолодой, крупный, но на удивление стройный. Ивашин, который видел бывшего графа не раз, был поражён переменами в его внешности. Очень упитанный и обрюзгший в прошлом, сейчас он словно помолодел и разом сбросил вместе с лишним весом как минимум десяток лет. Пётр, конечно, слышал, что Панин был счастлив в браке и ходит кочетом вокруг молодой жены, но чтобы так.

— Что, Кошелев, привёл своего знакомца?

— Так точно, Ваше…

— Молчи, грусть! Какое я тебе Ваше! Господин наместник, и то исправляющий обязанности. Не гневи Бога и Престол!

— Так, господин наместник, куда же дальше сошлют? На Луну, что ли?

— Смешно! Молодец! — захохотал Панин, похлопал по плечу Кошелева и пристально посмотрел на Ивашина.

— Значит, это ты, лесной стрелок, столько людей порешил?

— Я! — исподлобья взглянул на него Пётр.

— Что же сказать тебе — хорош! Коли они и здесь за ум не взялись, значит, ты всё правильно сделал! На этом это дело — всё, закончилось! У меня к тебе другой вопрос, стрелок. Ты же с айнами дружен?

Пётр был просто подавлен напором и энергией наместника. Тот столь могуче размахивал руками и громыхал низким голосом, что бывшему солдату хотелось забиться под крыльцо и переждать начинающуюся грозу. Однако он уже не служивый человек, а вольный охотник. Прибыл он сюда, понимая, что его могут просто убить, а здесь этим явно не и не пахнет. Так что Ивашин стоял спокойно, с каменным лицом, и ждал.

— Так вот, стрелок, скажи мне айны твои, они люди хорошие?

— Хорошие, господин наместник! Всяко лучше, чем многие…

— Ха! Тогда скажи мне, будут они хлебушек да картошку растить с нами вместе? Воевать вместе? Детей растить? В церкви молиться?

— Много и сразу хотите, господин наместник! Да, вон семья моя уже картошечку и хлебушек распробовала — корешками одними питаться не желает. Огородик потихоньку разводим, но дело хлеборобное им доселе было неведомо. Лесные они жители, али морские, к земле непривычные. Но научатся быстро — есть вкусно, из ружей стрелять, да одежды богатые носить все любят. А так, люди они тихие, вот этих ниходзинов боятся. Однако же русские у них в чести, коли защитить их сможем, и они это увидят — только с нами и пойдут.

— Значит, ты ещё с нами вместе, стрелок… Ты сказал: «Мы их защитим» — а не «Вы их защитите» — тихо проговорил Панин и более внимательно посмотрел на Ивашина.

— Наверное… Куда я из русских уйду? Из солдат-то уйти непросто, а уж от молока материнского и того сложнее.

Говорили они долго. Пётр своих Кунасика теперь бы в обиду не дал, но и против предлагаемого Паниным возражать смысла не было. Да, требовалось приучить айнов к земледелию, к огнестрельному оружию и дружбе с русскими — иначе не выжить и тем и другим.

Всех лесных жителей ниходзины уничтожат, без сомнения. Сколько бывший солдат слышал легенд о старых временах, когда все земли вокруг были заселены айнами, а захватчиков было мало, и как те вырезали аборигенов, вытеснили их в леса и на мелкие острова, как страшны ниходзины, и что единственный способ выжить для местных — бежать дальше. А русские — без знания местности, малочисленные, разбросанные по островам… Без айнов им тоже будет очень тяжело против сильного соседа.

Наконец-то вернулись с Урала Соймонов и Теплов. Вернулись, конечно, очень уставшими, но довольными. Свою задачу они выполнили. Порядок был наведён. До бывших приписных крестьян были доведены новые законы империи, безобразия заводчиков остановлены, при этом сами заводы сохранены.

Умений моих посланников хватило на то, чтобы больших эксцессов не было — так пришлось наказать нескольких промышленников, да испугать излишне активных работных. Однако же было очевидно, что уже через несколько лет разорится до четверти уральских заводов — там, где лес рядом был сведён, или же приписных будет мало для нормальной работы, производство становилось невыгодным.