Г о л у б к о в. Злодей! Злодей! Бессмысленный злодей!

Х л у д о в. И вот с двух сторон: живой, говорящий, нелепый, а с другой – молчащий вестовой. Что со мной? Душа моя раздвоилась, и слова я слышу мутно, как сквозь воду, в которую погружаюсь, как свинец. Оба, проклятые, висят на моих ногах и тянут меня во мглу, и мгла меня призывает.

Г о л у б к о в. А, теперь я понял! Ты сумасшедший! Теперь все понимаю! И лед на Чонгаре, и черные мешки, и мороз! Судьба! За что ты гнетешь меня? Как же я не сберег мою Серафиму? Вот он, вот он, ее слепой убийца! А что с него взять, если разум его помутился!

Х л у д о в. Вот чудак! (Бросает Голубкову револьвер.) Сделайте одолжение, стреляйте. (В пространство.) Ну, оставь меня. Может быть, этот догадается выстрелить.

Г о л у б к о в. Нет, не могу я стрелять в тебя, ты мне жалок, страшен, омерзителен!

Х л у д о в. Да что это за комедия, в конце концов?

Послышались вдали шаги.

Стойте, стойте, идут! Может быть, это он? Сейчас все узнаем.

Входит Г о л о в а н.

Расстреляна?

Г о л о в а н. Никак нет.

Г о л у б к о в. Жива? Жива? Где же она, где?

Х л у д о в. Тише. (Головану.) Почему же не доставили вы ее в таком случае?

Голован косится на Голубкова.

Говорите при нем.

Г о л о в а н. Слушаю. Сегодня в четыре часа дня генерал-майор Чарнота ворвался в помещение контрразведки, арестованную Корзухину, угрожая вооруженной силой, отбил и увез.

Г о л у б к о в. Куда? Куда?

Х л у д о в. Тише. (Головану.) Куда?

Г о л о в а н. На пароход «Витязь». В пять «Витязь» вышел на рейд, а после пяти в открытое море.

Х л у д о в. Довольно. Спасибо. Итак, вот, жива. Жива эта ваша женщина Серафима.

Г о л у б к о в. Да-да, жива, жива...

Х л у д о в. Есаул, берите конвой, знамя, грузитесь на «Святителя», я сейчас приеду.

Г о л о в а н. Осмелюсь доложить...

Х л у д о в. Я в здравом уме, приеду, не бойтесь, приеду.

Г о л о в а н. Слушаю. (Исчез.)

Х л у д о в. Ну, стало быть, она плывет туда, в Константинополь.

Г о л у б к о в (слепо). Да-да-да, в Константинополь... Я все равно от вас не отстану. Вот огни, это огни в порту, смотрите. Возьмите меня в Константинополь.

Х л у д о в. О, черт, черт, черт...

Г о л у б к о в. Хлудов, едем скорее!

Х л у д о в. Замолчи. (Бормочет.) Ну вот, одного я удовлетворил, теперь на свободе могу поговорить с тобой. (В пространство.) Чего ты хочешь? Чтобы я остался? Нет, не отвечает. Бледнеет, отходит, покрылся тьмой и стал вдали.

Г о л у б к о в (тоскуя). Хлудов, ты болен! Хлудов, это бред! Оставь его! Нам надо спешить! Ведь «Святитель» уйдет, мы опоздаем!

Х л у д о в. Черт... черт... Какая-то Серафима... В Константинополь... Ну, едем, едем! (Быстро выходит.)

Голубков выходит за ним. Тьма. Сон кончается.

Конец второго действия

Странная симфония. Поют турецкие напевы, в них вплетается русская шарманочная «Разлука», стоны уличных торговцев, гудение трамваев. И вдруг загорается Константинополь в предвечернем солнце. Виден господствующий минарет, кровли домов. Стоит необыкновенного вида сооружение, вроде карусели, над которым красуется крупная надпись на французском, английском и русском языках: «Стой! Сенсация в Константинополе! Тараканьи бега!!!» «Русская азартная игра с дозволения полиции». «Sensation a Constantinople! Courses des cafards». «Races of cock-roachs!»

Сооружение украшено флагами разных стран. Касса с надписями: «В ординаре» и «В двойном». Надпись над кассой на французском и русском языках: «Начало в пять часов вечера». «Commencement a 5 heures du soir». Сбоку ресторан на воздухе под золотушными лаврами в кадках. Надпись: «Русский деликатес – вобла. Порция 50 пиастров». Выше – вырезанный из фанеры и раскрашенный таракан во фраке, подающий пенящуюся кружку пива. Лаконическая надпись: «Пиво».

Выше сооружения и сзади живет в зное своей жизнью узкий переулок: проходят турчанки в чарчафах, турки в красных фесках, иностранные моряки в белом; изредка проводят осликов с корзинами. Лавчонка с кокосовыми орехами. Мелькают русские в военной потрепанной форме. Слышны звоночки продавцов лимонада. Где-то отчаянно вопит мальчишка: «Пресс дю суар!»[3]

У выхода с переулка вниз к сооружению Ч а р н о т а, в черкеске без погон, выпивший, несмотря на жару, и мрачный, торгует резиновыми чертями, тещиными языками и какими-то прыгающими фигурками с лотка, который у него на животе.

Ч а р н о т а. Не бьется, не ломается, а только кувыркается! Купите красного комиссара для увеселения ваших детишек-ангелочков! Мадам! Мадам! Аштэ пур вотр анфан![4]

Т у р ч а н к а, л ю б я щ а я м а т ь. Бунун фиа ты надыр? Комбьен?[5]

Ч а р н о т а. Сенкан пиастр, мадам, сенкан![6]

Т у р ч а н к а, л ю б я щ а я м а т ь. О, иох! Бу пахалы дыр![7] (Проходит.)

Ч а р н о т а. Мадам! Сорок! Каран! А, чтоб тебе пропасть! Да у тебя и детей никогда не было! Геен зи!.. Геен зи!..[8] Ступай в гарем! Боже мой, до чего же сволочной город!

Константинополь стонет над Чарнотой. Где-то надрываются тенора – продавцы лимонов, кричат сладко: «Амбуляси! Амбуляси!» Басы поют в симфонии: «Каймаки, каймаки!» Струится зной.

В кассе возникает Л и ч и к о. Чарнота подходит к кассе.

Марья Константиновна, а Марья Константиновна!

Л и ч и к о. Что вам, Григорий Лукьянович?

Ч а р н о т а. Видите ли, какое дельце... Нельзя ли мне сегодня в кредит поставить на Янычара?

Л и ч и к о. Помилуйте, Григорий Лукьянович, не могу я.

Ч а р н о т а. Что же, я жулик, или фармазон константинопольский, или неизвестный вам человек? Можно бы, кажется, поверить генералу, который имеет свое торговое дело рядом с бегами?

Л и ч и к о. Так-то оно так... Скажите сами Артуру Артуровичу.

Ч а р н о т а. Артур Артурович!

А р т у р (появляется на карусели, как Петрушка из-за ширм, мучается, пристегивая фрачный воротничок). В чем дело? Кому я понадобился? А!.. Чем могу?

Ч а р н о т а. Видите ли, я хотел вас попросить...

А р т у р. Нет! (Скрывается.)

Ч а р н о т а. Что это за хамство! Куда ты скрылся, прежде чем я сказал?

А р т у р (появляется). Так ведь я же знаю, что вы скажете.

Ч а р н о т а. Интересно – что?

А р т у р. Гораздо интереснее то, что я вам скажу.

Ч а р н о т а. Интересно – что?

А р т у р. Кредит – никому! (Скрывается.)

Ч а р н о т а. Вот скотина!

В ресторане появляются д в о е ф р а н ц у з с к и х м о р я к о в, кричат: «Un bock! Un bock!»[9]

Л и ч и к о. Клоп по вас ползет, Григорий Лукьянович, снимите.

Ч а р н о т а. Да ну его к черту, и не подумаю снимать, совершенно бесполезно. Пускай ползет, он мне не мешает. Ах, город!.. Каких я только городов не перевидал, но такого... Да, видал многие города, очаровательные города, мировые!..

Л и ч и к о. Какие же вы города видали, Григорий Лукьянович?

Ч а р н о т а. Господи! А Харьков! А Ростов! А Киев! Эх, Киев-город, красота, Марья Константиновна! Вот так Лавра пылает на горах, а Днепро, Днепро! Неописуемый воздух, неописуемый свет! Травы, сеном пахнет, склоны, долы, на Днепре черторой! И помню, какой славный бой под Киевом, прелестный бой! Тепло было, солнышко, тепло, но не жарко, Марья Константиновна. И вши, конечно, были... Вошь – вот это насекомое!