Таллент понимал, что имеет в виду блондин. Да, он и правда редкое отребье. И правда трус. Он побежит. Наркоман словно видел себя со стороны: дохлое тело, истекая потом, трясется в ознобе, рыщущие в поисках выхода глаза широко распахнуты. И страх, животный страх горит в этих глазах. Таллент знал, что он трус. Но что толку?
Не хотел он так умирать!
— Получается, — заключил Паркхерст, — что я ненавижу тебя, парень, просто потому, что должен ненавидеть. И ненавижу себя за это. И оставляю тебя здесь. А ты такой, какой ты есть, — будешь бегать и прятаться от кибенов так долго, что мы успеем добраться до аванпоста и предупредить Землю о вражеском наступлении.
Вожак Сопротивления хотел было подняться на борт, но Таллент снова ухватил его за руку.
Все последние несколько часов трус просил и умолял.
И даже теперь он не видел иного выхода— Униженная жизнь довела Бенно Таллента до полной бесхребетности.
— Скажите… скажите хотя бы… можно как-то обезвредить бомбу? Можно? Вы же им сказали, что можно.
Поймав ребячески-ищущий взгляд Таллента, Паркхерст неприязненно поморщился:
— Черт возьми, да есть в тебе хоть капля мужества?
— Скажи мне! Скажи! — завопил мародер. В иллюминаторах корабля забелели лица.
— Не могу я, парень, тебе сказать. Будь ты уверен, что бомбу обезвредить можно, ты бы мигом кинулся кибенам в объятия. А если ты будешь думать, что только они ее тронут, как бомба рванет, то станешь выжидать.
Паркхерст стряхнул руку отчаявшегося мародера и прошел внутрь.
Дверца начала задвигаться, но Паркхерст ненадолго ее придержал.
— Я знаю, как тебя зовут, — помягчевшим голосом проговорил он. — Прощай, Бенно Таллент— Хотел бы я еще сказать: храни тебя Бог.
Дверца захлопнулась. Слышно было, как ее задраивают изнутри. Потом послышался нарастающий вой реакторов.
В диком ослеплении Таллент бросился бежать прочь со стартовой площадки — к спасительным бункерам. К бункерам, под которыми и располагался штаб Сопротивления.
Потом он стоял у фильтрующего окна и наблюдал за исчезающей в темнеющем небе тонкой линией выхлопа.
Один.
Последний человек на Планете Мерта.
Он вспомнил слова Паркхерста: «Нет у меня к тебе ненависти. Но это должно быть сделано. Это должно быть сделано, и сделать это придется тебе. Но ненависти к тебе у меня нет».
И вот он остался один. Наедине с Планетой, захваченной неведомыми ему существами. И с чудовищно разрушительной бомбой в животе.