Пакетт смотрел, как человек приближается к нему. Тот был высок, на пару дюймов выше шести футов, широкоплеч, с узкими бедрами, ухоженный и вполне независимый на вид. Пакетт решил, что парню под пятьдесят: некогда светлые волосы отмечены легкой сединой, зачесаны назад. Одет в серый костюм, белую сорочку и темный галстук. Кожа – бледная, но не болезненно бледная, а оттого, что не знает солнечных лучей... Пакетт заключил: похож на предпринимателя.

– Я не могу составить вам компанию? – поинтересовался незнакомец.

Пакетт указал на табуретку рядом с собой и подумал:

«Европеец, точно». «Вам» прозвучало как «фам». Немец, или голландец, или из какой-то из тех гребаных стран, которые там все разваливаются.

– Один господин на улице хотел бы поговорить с вами, – произнес незнакомец.

– О чем?

– Он слышал о вас... О том, что вы рассказывали. Пакетт помолчал, потом ответил:

– Хорошо, ведите его.

– Боюсь, это невозможно.

– Почему? – засмеялся Пакетт. – Слишком велик, в дверь не пролезет?

– Что-то вроде этого.

«Фроде»... Что-то «фроде». Немец. Должен быть немцем.

– Эй, Рей, – спросил Пакетт, – ты не запрещал вход толстякам, а?

Рей не засмеялся.

– Не могли бы вы выйти со мной? – повторил незнакомец. – Думаю, вам стоит выйти.

– Что значит – «стоит»?

– С финансовой точки зрения.

– Черт, что же вы сразу не сказали? – Пакетт встал. – Рей, постереги мое место. Если через десять минут не вернусь, звони девять-один-один.

На противоположной стороне улицы стоял черный микроавтобус с тонированными стеклами, так что разглядеть пассажиров было невозможно. Нью-йоркские номерные знаки, как заметил Пакетт, принадлежали водителю-инвалиду.

– Что за хреновина? – удивился он. – «Скорая»? Спутник толкнул в сторону одну из боковых дверных панелей и жестом пригласил Пакетта.

Пакетт наклонился и заглянул внутрь. Там оказалось темно и, насколько он мог различить, пусто. Без всякого явного повода Ржавый ощутил холодок страха.

– Не пойдет, – уперся он.

– Господин Пакетт...

– Слушай, Ганс, я не знаю, кто там, не знаю тебя, не знаю ничего. Зато я знаю, что туда не собираюсь. Пусть он сам выйдет.

– Я же сказал вам...

– Мне плевать. Хочешь говорить о деле, давай говорить на свежем воздухе. Конец связи.

– Извините, – вздохнул человек.

– Чего уж там...

Пакетт не заметил движения рук сопровождающего, но внезапно его обхватили, ноги оторвались от земли, и он почувствовал, что летит в темное нутро машины. Он ударился о ковровое покрытие пола и лежал, потрясенный, слушая, как закрывается дверь, заводится двигатель, и ощущая, что микроавтобус отъезжает.

Чейс вытащил последний лист из аппарата факсимильной связи, быстро прочитал.

– Еще один «оид», – с отвращением сказал он.

– Какой теперь? – спросил Длинный.

– Элазмобранхоид. То есть имеющий черты пластиножаберных рыб. – Чейс бросил бумагу на стол. – Некоторые из этих парней, должно быть, получили ученые степени за умение прикрывать собственную задницу. Они просто гениальны в увязывании предположений, которые отлично звучат и совершенно бессмысленны.

За последние сорок восемь часов Чейс связался по факсу со всеми океанологами, которых знал, разослал фотокопии сделанных «поляроидом» снимков стальных зубов и следов когтей на мертвых животных, описал каждое происшествие, случившееся после обнаружения братьев Беллами, и просил высказать мнения – догадки, умозаключения, что угодно (он обещал не разглашать их) – о том, с каким созданием они имеют дело.

Те несколько человек, что соблаговолили ответить, оказались в своих текстах весьма неопределенны и осторожны. Никто не решился указать какое-то конкретное животное, все страховались, пристегивая к предположениям суффикс «-оид» и ничего не добавив к уже уясненному Чейсом.

– Так что теперь, – продолжал он, – у нас есть «кархариноид» – значит, возможно, какая-то акула; «ихтиоид» – возможно, рыба; «пантероид» – возможно, мореходный лев или тигр; а также «элазмобранхоид». – С минуту он тупо смотрел на кипу факсимильных копий, потом перелистал ее и вытащил одну. – Ты знаешь, что, на мой вкус, содержит хоть какой-то смысл? Вот, от криптозоологов.

– Ребят, которые занимаются морскими чудовищами? – уточнил Длинный. – Но они же...

– Чокнутые. Я знаю. Лжеученые, никто не принимает их всерьез. Но только у них хватило ума использовать тот «оид», который мне годится: «гуманоид».

– Послушай, Саймон, – покачал головой Длинный, – ты знаешь факты лучше меня. Тварь, убившая морского льва, находилась по крайней мере в двухстах футах под водой; пузырей на пленке не видно, значит, она не пользовалась аквалангом. А без акваланга никто не опустится на двести футов – во всяком случае, не на такое долгое время, чтобы убить и съесть морского льва.

– Я не сказал, что это человек, я сказал, что это может быть гуманоид... Что-то человеческое... человекоподобное... Черт, да я сам не знаю.

– Ты начинаешь своими разговорами напоминать Пакетта. Его, кстати, нашли?

– Нет, он пропал, исчез, никто не...

Зазвонил телефон, и Чейс снял трубку. Он вздохнул, прикрыл ладонью микрофон, произнес: «Гибсон», потом закрыл глаза, откинулся в кресле и стал слушать причитания полицейского: расходы у того превысили все мыслимые размеры; он гоняет свои лодки двадцать четыре часа в сутки, личный состав дежурит по две смены; за ним охотится пресса; статья в «Кроникл» под заголовком «Чудовище сожрало сторожевого пса», где Нейт Грин провел параллель с неразгаданными смертями братьев Беллами и Бобби Тобина, собрала репортеров из всех информационных агентств страны; некий продюсер собрался делать телефильм «Демон из глубины»; от звонков торговцев недвижимостью, владельцев ресторанов и прочих мирных обывателей телефоны в отделе полиции светятся не хуже рождественской елки.

Как обычно, хныканье Гибсона заключало вопрос с оттенком обвинения: Чейс считается тут самым башковитым ученым парнем, так что же он намерен делать в связи с происходящим?

– А каких действий ты от меня ждешь? – спросил Чейс, когда Гибсон закончил. – Чтобы я обошел великий океан на своей маленькой лодке? Но я даже не знаю, что должен искать. Ребята из лаборатории подготовили анализ слизи, которую нашли на полу в гараже?

– И да и нет, – ответил Гибсон. – Думаю, они зарыли головы в песок. Я сказал, что не слезу с них, пока не получу окончательные результаты анализа по ДНК.

– Почему? Что они полагают?

– Они говорят, это выделения какого-то млекопитающего.

– Какого?

– Они считают... – Гибсон колебался, словно не решаясь выразить информацию словами. – Они говорят, похоже, что это выделения человека. О боже, Саймон...

Чейс повесил трубку, встал и спросил Длинного:

– Где наш местный специалист по млекопитающим?

– Где обычно, внизу с детьми и морскими львами.

Спускаясь с холма, Чейс и Длинный увидели Макса и Элизабет, игравших в бассейне с морскими львами; Аманда наблюдала за компанией с бетонного бортика.

Страх у морских львов все увеличивался: Аманда утверждала, что они стали болезненно нервными. Животные избегали воды – любой, не только морской. В течение двух дней они отказывались войти в бассейн по команде хозяйки.

В отчаянии Аманда позвонила во Флориду коллеге, работавшему с дельфинами, и выяснила, что разумные млекопитающие чрезвычайно хорошо реагируют на детей, особенно на не вполне здоровых: они, очевидно, вступают с ними в какую-то необъяснимую, вероятно парапсихологическую, связь. Аманда попросила Элизабет помочь ей в опытах, и результаты оказались изумительными.

Когда животные уже не подчинялись Аманде напрямую, они позволяли Элизабет приближаться, гладить их и каким-то образом уговорить войти за ней в воду, чтобы играть с ней и с Максом.

Аманду так увлек успех эксперимента, что она передавала через Элизабет все новые и новые указания и убеждала девочку ставить перед зверями собственные задачи, пытаясь раздвинуть пределы межвидового общения.