Принесли еду. Ильмо приволок стол и табуреты, выгнал всех, кроме меня, Лейтенанта, Молчуна и Госпожи, – да еще сам остался. Госпожу он тоже хотел отослать, но не решился.

Пока мы ели, я урывками, когда рот и руки были свободны, рассказывал свою историю. Было несколько тяжелых моментов, особенно когда я сообщил Душечке, что Ворон еще жив. Теперь, задним числом, я полагаю, что для меня это было тяжелее, чем для нее. Я ожидал, что она разволнуется или сорвется в истерику. Ничего подобного не случилось.

Вначале она просто отказалась мне верить. Я понимал ее – Ворон до своего исчезновения был центром ее мира. Она не могла представить, чтобы он включил ее в величайший спектакль своей жизни ради того, чтобы пошарить вокруг Курганья. Это казалось бессмысленным – Ворон никогда не лгал ей.

Я тоже не видел тут смысла. Но, как я уже отмечал, у меня возникало подозрение, что в этой истории есть двойное дно. Я догадывался, что Ворон бежал не к чему-то, а от чего-то.

Спорила Душечка недолго. Она не из тех, кто не способен признать неприятную истину. С этой болью она справилась лучше, чем я ожидал, – возможно, худшее уже отболело много лет назад.

Однако нынешнее состояние Ворона ничуть Душечку не успокаивало, а она и без того находилась в расстроенных чувствах после поражения под Лошадью – предвестника поражений более серьезных. Она уже подозревала, что ей придется сражаться против имперцев без помощи тех сведений, за которыми меня посылали.

Всеобщее уныние я вызвал, объявив о провале миссии и добавив:

– – Из достоверных источников мне известно: того, что мы искали, в бумагах просто нет. Хотя я не могу быть уверен, пока мы с Ардат не закончим наше дело.

Зато я кратко пересказал то, что вычитал в бумагах Ворона перед тем, как потерять их.

Прямой лжи я не допускал. Потом, когда правда раскроется – а она раскроется, – лжи мне не простят, Я только опустил некоторые детали. Я даже рассказал о плене, допросе и заключении.

– Так какого дьявола ты делаешь здесь? – осведомился Ильмо. – Почему ты вообще жив?

– Нас отпустили. Меня и Ардат. После той заварушки под Лошадью. Это было сообщение. Со мной передали другое.

– И какое?

– Если только вы не глупы и не слепы, то должны были заметить, что вас не атакуют. Госпожа приказала прекратить все боевые действия против повстанцев. – Почему?

– Не хочет силы тратить. Властелин вновь шевелится.

– Кончай, Костоправ. Мы с ним разделались еще под Арчой.

– Я был в Курганье. Я видел сам. Лейтенант, эта тварь скоро вырвется. Одно из ее созданий уже на свободе и, возможно, гоняется сейчас за Одноглазым с товарищами. Меня Госпожа убедила. Властелин вот-вот сорвется с цепи – и это будет пострашнее Арчи. – Я повернулся к Госпоже: – Ардат, как мы там считали? Я сбился со счета на равнине. Когда мы выезжали, оставалось девяносто дней.

– Сюда вы добирались восемь, – подсказал Ильмо.

Я поднял бровь.

– Менгиры.

– Ну да, конечно. Восемь дней. Из девяноста – это в худшем случае. Через восемьдесят два дня Великий курган отворится. – И я подробно рассказал, как разливается Великая Скорбная река.

Лейтенанта я не убедил. Ильмо – тоже. И я не винил их. Госпожа коварна, и замыслы ее хитроумны. А наши поганцы всех судят по себе. Я не входил в миссионерский раж – я и сам не до конца верил в грядущую катастрофу.

Верят мне эти двое или нет – неважно. Решения принимает Душечка.

Она потребовала, чтобы вышли все, кроме меня. Я попросил Ильмо показать Ардат подземелье и подыскать ей комнату. Он глянул на меня искоса – как и все остальные, он подумал, что я подружку домой приволок.

Мне с трудом удалось удержаться от улыбки. Столько лет меня изводили из-за романтической чепухи, что я кропал, когда мы только-только поступили к Госпоже на службу. А теперь я привел Госпожу в свой дом.

Мне казалось, что Душечка захочет поговорить о Вороне. Я не ошибся, но меня здорово удивило, когда пальцы ее показали:

– Она прислала тебя, чтобы заключить союз? Сообразительная чертовка.

– Не совсем, но практически – да. Я постарался описать все подробности, как известные, так и домысленные. Язык знаков – очень медленная штука, но Душечка оставалась спокойна и терпелива, – то, что творилось в ее душе, никак не проявлялось внешне. Мы перешли к ценности – вернее, ее отсутствию – вороха бумаг в моей комнате. О Вороне она не сказала ни слова. Как и об Ардат, хотя моя спутница явно не выходила у нее из головы.

– Госпожа права в том, – показала Душечка, – что, когда Властелин готов восстать, старые свары отступают. Меня беспокоит другое: реальна ли угроза? Или это всего лишь хитроумная интрига, из тех, на которые, как мы знаем. Госпожа способна?

– Реальна, – ответил я. – Меня убедил Ворон. Он был уверен в этом задолго до того, как у слуг Госпожи появились первые подозрения. Сколько я знаю, их убедили именно собранные им свидетельства.

– Гоблин и Одноглазый – они живы?

– Я не слыхал, чтобы их поймали.

– Она должны быть где-то недалеко. Документы. Ключ все же в них.

– Даже если в них нет имени Госпожи, а только ее супруга?

– Она желала их видеть?

– Подозреваю, да. Меня отпустили по определенному поводу, но причины за этим поводом я не вижу.

– Так я и думала. – Душечка кивнула.

– Но я убежден – она искренна. Властелин представляет опасность более грозную и близкую. А предусмотреть, каким способом она может предать нас, несложно.

– Остается Ворон. Вот мы и приехали.

– Да.

– Я подумаю, Костоправ. – У нас мало времени.

– И все время в мире. Я подумаю. А вы с твоей подружкой пока переводите.

Я понял, что меня отсылают еще до того, как мы добрались до причины этой беседы наедине. Лицо у Душечки было каменное. Что творится за камнем – не разберешь. Я медленно двинулся к дверям.

– Костоправ, постой, – показала она. Я остановился. Начинается.

– Кто она, Костоправ?

Проклятие! Опять меня обошли. Холодок по спине. Чувство вины. Я не хотел врать Душечке в лицо.

– Просто женщина.

– Значит, ничего особенного? А может быть, близкий друг?

– Кое-что особенное в ней есть. На свой лад.

– Понимаю. Попроси Молчуна зайти. Я снова поднялся, молча кивая. Она не останавливала меня, пока я не начал открывать дверь.