Старый двухэтажный домик, где помещался «Красный олень», смотрел на гавань и на море. Сюда постоянно захаживали дренайские солдаты и офицеры, несущие службу в Посольском квартале. Даже вагрийские офицеры удостаивали таверну своим посещением — такой славой пользовались здешняя кухня, вино и эль. Две эти армии относились одна к другой с традиционной враждебностью, хотя войны между Вагрией и Дренаном никто из ныне живущих не помнил.

В другом месте эта враждебность непременно бы проявилась, но в «Красном олене» драк никогда не бывало. Ни один человек с той или другой стороны не желал связываться с Нивасом, суровым владельцем таверны. Степень его поварского искусства не уступала свирепости его нрава. Кроме того, память у него была долгая, и гость, вышвырнутый им из «Оленя», мог не рассчитывать на прощение.

Друсс и Скилганнон сидели за столом, глядя на освещенную луной гавань. Суда, несмотря на ночное время, продолжали разгружать, и подводы отъезжали от причалов, спеша Доставить провизию в голодный город.

На сердце у Скилганнона было тяжело. Он не ожидал, что станет так скучать по маленькому послушнику. Брейган был последним звеном, связывавшим его с мирной, благостной жизнью, столь желанной для Скилганнона.

Мы такие, какие мы есть, сынок. Мы волки.

Таверна между тем наполнялась. У дальней стены выпивали и смеялись вагрийские солдаты. Многие так и не сняли своих длинных кольчуг, а один сидел в медном рогатом шлеме. Военные и чиновники других держав вели себя тихо — одни ужинали, другие не спеша потягивали вино или эль.

— Сколько стран представлено в Посольском квартале? — спросил Скилганнон Друсса.

Тот пожал плечами:

— Никогда не считал. Я хорошо знаком только с лентрийцами и дренаями, и так посольств больше двадцати. Даже чиадзийское есть.

Друсс осушил кубок с вином. Без шлема и колета с серебряными наплечниками он выглядел точно таким, каким и был — могучим, но немолодым уже человеком лет пятидесяти. Он мог бы сойти за крестьянина или каменщика, если бы не глаза. В их стальном взгляде читалась смерть. Этот человек, как говорят наашаниты, заглянул в очи Дракона.

— Ты и правда Проклятый, паренек? — спросил он внезапно.

Скилганнон перевел дыхание и ответил, глядя ему в глаза:

— Да.

— Может, люди врут, когда рассказывают про Пераполис?

— Нет такой лжи, которая была бы хуже того, что произошло на самом деле.

Друсс подозвал служанку и заказал то, что было в наличии — яичницу с солониной.

— А ты что будешь? — спросил он у Скилганнона.

— То же, что и ты.

Друсс подлил себе вина и помолчал, глядя в окно.

— О чем ты думаешь? — спросил Скилганнон.

— Вспоминаю старых друзей. Особенно одного, Бодасена. Великий был воин. Мы сражались вместе с ним вот на этой самой земле. Несгибаемый солдат и настоящий друг. Я часто о нем думаю.

— Что сталось с ним после?

— Я убил его при Скельне. Сделанного не воротишь, но и не сожалеть о нем я не могу. Мальчонка говорит, ты одно время был монахом. Брат Лантерн, так он тебя называет.

— Человека всегда тянет испробовать что-то новенькое.

— Не шути над этим, паренек. Что привело тебя в монастырь — вера или чувство вины?

— Скорее вина, чем вера, — признался Скилганнон. — Хочешь прочитать мне мораль по этому поводу? Друсс рассмеялся, искренне и непринужденно.

— В этом меня никто еще не подозревал, парень, ни разу за всю мою долгую жизнь. Тот, кто машет топором, в проповедники не слишком годится. А ты что, хотел бы выслушать мои наставления?

— Нет. Того, что я уже не сказал бы сам себе, никто другой мне не скажет.

— Ты все еще состоишь в наашанской армии?

— В Наашане я вне закола. Королева хочет моей смерти. Ты слышал, что за мою голову назначена большая награда.

— Значит, здесь ты не в качестве шпиона?

— Нет.

— Уже легче. — Друсс снова выпил кубок до дна, и Скилганнон улыбнулся.

— Рабалин говорил, что ты намерен посостязаться с тем дренаем, кто кого перепьет. Не рановато ли ты начал?

— Это так, чтобы приготовиться, лентрийское красное, я его два месяца в рот не брал. А ты, я вижу, совсем не пьешь?

— Стараюсь. Как выпью, сразу ввязываюсь в спор.

— Да, с таким мастером, как ты, спорить опасно. Я слыхал о тебе и королеве-колдунье. Говорят, ты был ее телохранителем.

— Был — в те дни, когда на нее охотились. Тогда мы с ней были друзьями.

— Говорят, ты любил ее.

— Это слабо сказано. Я думаю о ней, когда бодрствую, и грежу о ней, когда сплю. Она необыкновенная женщина, Друсс: отважная, умная, талантливая. — Скилганнон помолчал немного. — Все эти эпитеты так плохо отражают действительность, что больше похожи на оскорбления. Я назвал ее отважной, но это не дает о ней никакого понятия. Я не встречал никого храбрее ее. В битве при Карсисе, когда левый фланг обратился в бегство, а центр трещал, генералы советовали ей оставить поле боя. Вместо этого она надела доспехи и выехала на самую середину, где все могли ее видеть. И победила — победила вопреки всякой вероятности.

— Похоже, тебе следовало бы жениться на ней. Или она не испытывала к тебе того же, что ты к ней?

— Говорит, что испытывала, — пожал плечами Скилганнон. — Кто знает? Тут замешана политика, Друсс. В те опасные времена она нуждалась в союзниках, и единственным сокровищем, которым она обладала, была ее родословная. Если бы мы поженились, она никогда не собрала бы достаточно войск, чтобы вернуть отцовский трон. Все принцы и князья, что сражались под ее знаменем, надеялись завоевать ее сердце, а она играла ими.

Девушка подала им еду. Они молча поужинали, и Друсс, отодвинув тарелку, проговорил:

— Ты ничего не сказал о собственных действиях при Карсисе. Я слышал, что ты остановил панику на левом фланге и повел людей в контратаку. Именно это обеспечило вам победу.

— Да, я тоже слышал эту байку. Она возникла из-за того, что история пишется мужчинами. Женщине в мужском мире нелегко дождаться похвал. Я солдат, Друсс. Это у меня в крови. Если бы Джиана не появилась перед рядами и не вдохнула в людей мужество, никакие мои потуги не спасли бы положения. Бокрам смял наш левый фланг, и люди бежали в лес толпами. Увидев королеву, Бокрам отозвал назад половину преследовавшей их кавалерии, что было не так уж глупо. Покончив с Джианой, он мог бы преследовать бегущих солдат сколько ему угодно. В итоге я получил время, чтобы собрать вокруг себя часть беглецов. И наша контратака действительно доконала Бокрама. Имей узурпатор побольше мужества, он мог бы еще выиграть бой. Но история учит нас, что трус все-таки редко одерживает победу.

— И на войне, и в жизни, — согласился Друсс. — Так почему же она теперь хочет убить тебя?

— Она женщина с твердым характером, Друсс. — Скилганнон развел руками и неожиданно улыбнулся. — Не любит, когда что-то выходит не по ее. Она послала ко мне своего любовника — отобрать то, что сама же мне подарила. Он заявился в сопровождении солдат. Не знаю, приказывала ли она ему убить меня — возможно, и нет, но в итоге я сам убил его. После этого за мою голову назначили награду.

— Ты был солдатом, паренек, был монахом. Что дальше?

— Слышал ты когда-нибудь о Храме Воскресителей? — Вроде бы нет.

— Я хочу найти его. Там будто бы творят чудеса, а я нуждаюсь в чуде.

— Где же он, этот храм?

— Не знаю, Друсс. То ли в Намибе, то ли в надирских землях, то ли в Шемаке. Может быть, его и вовсе нет и это только легенда. Но я это выясню.

Дверь отворилась, и Скилганнон, увидев молодого солдата с трезубой бородкой, сказал:

— Вот и твой питейный соперник. Я пройдусь, подышу морским воздухом.

Диагорас сел на место, освобожденное убийцей-наашанитом, и заметил, что бутылка лентрийского красного опустела наполовину.

— Да ты, никак, без меня начал, старина, — сказал он, наливая себе.