Поэтому, когда я заболел, и стало понятно: обычные средства не помогут, Сэйдисс приняла решение, оказавшееся воистину судьбоносным. Она предложила использовать старый и проверенный способ лечения. Смену тел.
На самом деле, в этом нет ничего сложного для исполнения: берутся два человека, их души отделяются от тел до той степени, что позволяет ещё сохранять жизнь, нить связи делится пополам – на парный якорь, и перебрасывается с тела на тело. Сначала одна часть якоря, и в этот момент оба тела и обе души оказываются связанными вместе, а потом – другая, снова обособляя пары, собранные уже совсем в ином порядке. Для полного успеха необходимо соблюдение некоторых условий, разумеется. Но они были соблюдены.
В качестве моего сменщика Сэйдисс выбрала двенадцатилетнего мальчика, первенца женщины, живущей в отдалённой от Энхейма и поместья деревушке, здорового и достаточно сильного для своего возраста, к тому же обладающего почти чистым сознанием. Говоря проще, ребёнок был не большого ума, плохо говорил и для своих лет не отличался сообразительностью. Но именно это и облегчало задачу, потому что мало знающие меньше страшатся. Думаю, мальчик вовсе не испугался, когда к нему в дом пришла Заклинательница, предложившая его матери щедрую сделку: всего-то ничего работы, тело дать поносить, а взамен – вечное покровительство всему роду. Единственное, что требовалось, это принять печать Заклинательницы. Мгновение боли ради счастливого и безопасного будущего потомков? Каула была любящей матерью и согласилась без раздумий, разделив боль своего сына пополам. Мальчик остался в деревушке, я – там, где и жил, что тоже являлось непременным условием успешного обмена. Сэйдисс пригласила лучшего мастера, когда-либо практиковавшего смену тел. Он, в самом деле, оказался лучшим: я даже не заметил перехода. А потом и я, и мой сменщик погрузились в глубокий сон, потребный для скорейшего выздоровления. Но прошёл месяц, и настала пора просыпаться.
Никто не мог предположить, что посреди зимы разразится самая настоящая гроза – с молниями, круговертью снега в отчаянно ревущих вихрях, с обвалами в горах и... в планах. Первые якоря мастер перебросил обратно, как ему показалось, удачно, но хаос, царящий в эти минуты в окружающем мире, внёс свой вклад в действо, перепутав нити между собой так, что моя душа оказалась повторно соединённой с телом мальчика, а его душа, соответственно, с моим. И когда мастер бросил второй якорь... Он не улетел туда, куда был должен лететь. Он притянулся к телу, с которым уже был связан его брат-близнец. А мастер, посчитав, что всё завершено, разорвал нити контроля. Окончательно.
Злая ирония случившегося состояла в том, что подобную смену тел удаётся провести только один раз: пока душа ещё не испытала ужаса разделения и может поддаться на уговоры. Но второй раз сделать это она не согласится, поэтому к означенному средству прибегают только в крайнем случае, когда ничто другое не способно помочь. И когда я осознал ужас случившегося в полной мере... Я попытался умереть, потому что не желал жить в чужом теле. Нет, не так: не желал жить чужой жизнью. Но сначала... Сначала были муки второго рождения.
Сознание прояснилось почти сразу же после того, как якоря вернулись на место. Я понял, что бодрствую, но через вдох – мучительный и еле достаточный для того, чтобы наполнить лёгкие воздухом, ощутил, что... Ничего не ощущаю. То есть, я, определённо, находился в теле, но оно не желало мне подчиняться! Оно было совершенно незнакомым, каким-то маленьким, нескладным, неудобным. И непослушным. В ушах стоял гул, никак не складывающийся в понятные звуки, веки дрожали, но сколько я ни старался, не могли даже приподняться, губы застыли камнем, но и к счастью: мне удалось только еле слышно застонать... Прошло много часов прежде, чем тело перестало бороться с душой. Наверное, попросту устало. А может, смирилось с тем, что отныне сосуд наполнен другим содержимым.
Помню, когда я открыл глаза, цветные пятна сложились в обеспокоенное лицо молодой женщины, которое засияло ярче солнца, как только мой взгляд стал осмысленным.
– Мальчик мой...
Она сжала меня в объятиях, и, пожалуй, именно тепло её рук и губ, неистовое и радостное, стало тем первым лучом весеннего солнца, который начинает растапливать ледяные оковы зимы...
Я заново учился ходить и даже превращать слова в звуки, заодно подхватив от Каулы забавный северный выговор, мягкий, как шуршание снега. Прошло больше месяца спокойствия, пока отрезанная снежными обвалами и заносами деревушка жила своей жизнью. Как потом стало известно, всё это время тело, оставшееся в поместье, моё прежнее тело оставалось неподвижным, и мастер, не сомневавшийся в том, что всё сделал правильно, усыплял волнение Сэйдисс рассказами о подобных случаях. Но время шло, душа мальчика постепенно привыкала к новому «дому», и однажды на рассвете Тэллор открыл глаза. А следом разразилась буря, в тысячу раз страшнее той, что изменила мою судьбу. Когда Заклинательница поняла, что произошло, она едва не снесла с лица земли всё, до чего могла дотянуться. Как её успокоили, до сих пор удивляюсь. И никогда не забуду той минуты...
Дверь распахнулась, ударившись о стену с такой силой, что едва не рассыпалась на отдельные доски. Каула испуганно повернула голову и в следующее мгновение упала на колени перед вошедшей. Сэйдисс, не обременённая шубой и прочими тёплыми вещами, в одном лёгком платье, колыхавшимся на волнах раскалённого гневом и отчаянием воздуха, с растрепавшимися прядями длинных золотистых волос, шипящими не хуже змей, с горящими ярче любого огня глазами... Она смотрела только на меня. Один вдох, не больше. Потом небрежно бросила Кауле:
– Вас ждёт дом в Энхейме. Собирайтесь.
И ушла, не потрудившись закрыть за собой дверь. Я был взбешён, но не мог не то, что броситься следом, вцепиться в тонкие складки и закричать: «Что ты наделала?!», поскольку ещё очень плохо двигался... Я не мог произнести и самое короткое слово, мигом потеряв обретённую было ничтожную власть над губами и языком, потому что... Она не захотела меня обнять. Даже не дотронулась до меня. И тогда впервые в моей голове родилась мысль о собственной никчёмности...
Только к концу весны я научился справляться с новым телом. Не слишком хорошо, но уже довольно для того, чтобы не выглядеть припадочным. Правда, ловкость движений, как заявил осмотревший меня Заклинатель, сведущий в целительстве, и не могла стать той, первородной. А всё по очень простой причине. Потому, что разница в возрасте между душой и телом оказалась слишком велика. Тэллор был совсем взрослым, близким к зрелости, давно прошедшим период естественного обучения владению самим собой, а Тэйлен ещё находился в нём, к тому же, из-за слабого ума это обучение приносило мало плодов. Но я сделал всё, что смог. Потом. Сначала же, услышав подтверждение невозможности исправить случившееся и, более того, узнав, что тело, которое занимаю, отмечено печатью Сэйдисс... О, какое бешенство родилось во мне! Рассудок заволокло пеленой ярости настолько, что я попытался разорвать самого себя на части... Конечно, меня скрутили, и довольно легко: двенадцатилетний ребёнок против взрослых мужчин? Смешно! Несколько недель я провёл связанный по рукам и ногам, что, разумеется, тоже не способствовало улучшению контроля над телом.
Меня никто не убеждал, никто не уговаривал. Вообще никто не посещал, кроме слуг, которым было приказано лишь исполнять свои обязанности, но не более. Словно Сэйдисс и все остальные хотели дать мне понять одну простую вещь: каждый из нас должен быть необходим, прежде всего, себе самому, а потом уже кому-то ещё. Если собираюсь отправиться на тот свет, пожалуйста! Но лишь после осознания, почему.
Я много думал тогда. Собственно, мне больше ничего и не оставалось, кроме как общения с самим собой. Признаться, собеседник оказался неприятный: мелочный, злобный, завистливый. Сначала нам было хорошо друг с другом, потому что я плакался, а он услужливо подпевал, понося последними словами моих нехороших родственников. Но очень скоро злобство стало надоедать, ввиду своей абсолютной бессмысленности. Можно было сколько угодно ненавидеть, но что толку? У меня больше не было сил бросить вызов и победить, а проигрывать... Нет, это не по мне. Проигрывать больно и стыдно. И чем больше поединков проигрываешь, тем меньше начинаешь ценить себя. В самом деле, как можно ценить то, что не приносит никакого удовлетворения, а напротив, вызывает жестокие разочарования? Я принял, как данность, что единственный поединок, имеющий значение – поединок с судьбой – проигран вчистую, и нового такого же никто для меня не устроит. Принял и... смирился. По желанию Сэйдисс поступил в Академию, прошёл тамошнее обучение, постиг ремесло плетения заклинаний, устроился на службу. Но все мои действия были навязаны мне извне. Как кукольник управляет марионеткой, дёргая за ниточки: она, может, и рада бы не подчиниться, но если нити порвутся, кукла станет недвижной, потому что неспособна жить сама. Только заёмной жизнью, жизнью умелых рук управляющего ей человека.
