Сокольничий кивнул:

— Звучит разумно. Я мало что знаю о колдовстве.

Но страх бывает так силен, что физические силы человека становятся невероятными. Я видел такое. Воля, внутренняя сущность человека, когда она напряжена, поможет сделать то, что другим кажется невозможным. Имея дар, о котором ты говоришь, испытывая сильный страх… да, это возможно. Но если это так, чем мы можем помочь? Что если он настолько ушел в себя, что мы не сможем его вернуть?

— Не знаю. — Тирта осмотрелась. Если бы она была уверена в безопасности этого места… Может быть, то же средство, которое вызвало у нее видение… Но она не может проникнуть в сознание ребенка. Это превышает ее способности. — Я так мало знаю! — воскликнула она. Раздражение победило гнев, который она испытывала с тех пор, как увидела, что натворили эти звери. Голос ее стал хриплым и жестким. — Лечение мыслью рискованно.

— Я думаю… — Он потер когтем, как пальцем, худую щеку. — Пернатый брат смог увидеть то, что мы не видим. Может, он проникнет туда, куда нам нет доступа?

— Сокол! — Тирта изумленно смотрела на сокольничего — Птица…

Он нахмурился.

— Пернатые братья не просто птицы. Они знают многое, чего не знаем мы. Их чувства гораздо острее и яснее наших. Вспомни, он увидел ребенка, иллюзия его не коснулась. Если его не ослепила внешняя иллюзия, может, то же самое относится и к внутренней.

Попытка не повредит.

Такая мысль не приходила ей в голову. Под его пристальным взглядом Тирта задумалась. Она не видела, чем могла бы повредить такая попытка. И возможно, она даст ключ, которым удастся открыть неподдающуюся дверь. Невольно крепче сжав ребенка, девушка медленно ответила:

— Я не вижу в этом вреда.

На губах его появился призрак улыбки.

— Но не видишь и добра? Посмотрим.

Его коготь блеснул на солнце, сокольничий сделал им жест. Сокол поднялся в воздух, перелетел на скалу над Тиртой и ее ношей.

Тирта ощутила поток энергии, исходящий от птицы. Она не поверила бы раньше, что такое маленькое тело — и при этом у птицы, не обладающей, по ее мнению, разумом, — может призвать такую Силу. Удивленная, она смотрела на сокола, но тут уловила другой поток энергии, объединившийся с первым. Как сокольничий обращался к своему спутнику за силой и помощью, так сейчас сокол обратился к сокольничему, черпал его силу.

Тирта почувствовала какое-то движение и увидела, что ее спутник извлек оружие Силы. Держа его за лезвие, он вытянул руку так, что рукоять меча с шарообразной шишкой находилась над ребенком, которого она держала на руках. Тусклый шар ожил, в нем загорелась искра, она становилась все ярче. Это производило даже большее впечатление, внушало больший страх, чем сияние на скале в долине. Тирта чувствовала, как у нее покалывает не только руки, но и все тело.

Она сознательно постаралась успокоиться и направила мысль на подкрепление того, что делала птица. Она чувствовала, как энергия устремляется в тело, пытается достичь сердца. Ищет внутреннюю суть невидимого ребенка, голова которого лежит у нее на груди.

Внутрь и внутрь! Тело у нее на руках конвульсивно дернулось, и ей пришлось крепче сжать его.

Послышался тонкий плач. Боль? Ужас? Может, и то, и другое.

Но птица продолжала усиливать поток энергии, сокольничий добавлял в него свою силу, шар сверкал все ярче.

Они не могут углубляться дальше! Тот, кто так запечатал себя, убегает от их поиска. Он может погибнуть!

Снова маленькое тело изогнулось в руках Тирты.

Невидимый кулак ударил ее по груди, мяукающий крик становился все громче, и девушка попыталась отыскать рот на этой извивающейся голове, зажать его рукой, заглушить звук, который может разнестись в этих опасных холмах.

Шар на рукояти стал таким ярким, что Тирта опасалась прямо взглянуть на него. Кому принадлежал этот меч и какое колдовство было использовано при его изготовлении?

И вот сокол сдавленно крикнул. Тирта чувствовала, что силы птицы иссякают. Тело, которое она держала, продолжало дергаться. Она ощущала в нем не только жизнь, подошедшую к грани существования, но и ужасный страх, который черным подавляющим облаком окутывает даже ее собственное сознание, пытается заглушить его.

Но вот…

Она увидела у себя на руках ребенка. Лицо у него искажено, оно превратилось в отвратительную маску страха. Маска так ужасна, что, вероятно, разума за ней уже нет. Тирта призвала все свое искусство лечения, старалась передать уверенность, которая есть главная часть этого искусства. Она заставила себя увидеть широкий луг под чистым небом, на котором нет ни облачка. И по этому лугу, неведомому страху, бегает в радостном оживлении ребенок, которого она сейчас держит. Такую картину увидела она в своем сознании.

Тирта пыталась удержать это видение, позволила ему заполнить свой мозг и устремиться к ребенку.

— Нечего бояться. — Это в нарастающем ритме произносил в ней неслышный голос. — Безопасность… безопасность… страха нет… безопасность…

Она больше не сознавала присутствия человека и птицы, ощущала только маленькое жалкое существо, которое пыталась успокоить.

— Безопасность… не нужно бояться… безопасность…

Открытый луг, прекрасные цветы, которые она представила себе, — они способны привлечь своей красотой даже самое неустойчивое внимание; безоблачное небо…

— Свобода… бояться нечего…

Тело ребенка, до этого напряженное, застывшее, жесткое в ее объятиях, расслабилось. Может быть, это окончательное расслабление, перед тем как измученная сущность жизни покинет тело? Она не могла сказать.

— Безопасность… безопасность… — Тирта пыталась усилить поток уверенности, как действовала бы с раненым животным. Ей часто в прошлом приходилось успокаивать испуганных животных.

Глаза, которые до сих пор были плотно зажмурены, медленно открылись. Темно-серые глаза, которые Тирта узнала. Кровь ее народа. Ребенок — один из Древних.

Рот, который совсем недавно испускал ужасные крики, слегка приоткрылся. И из него послышался легкий вздох. Губы потрескались, в углах рта засохла кровь.

Тирта теперь попыталась прямо обратиться к сознанию ребенка. Оно свободно и сохранило разум!

Она почти не надеялась на это!

С радостным возгласом она обняла своего подопечного, произносила без слов звуки радости и благодарности. И тут в сознании ее отчетливо возникло слово, так отчетливо, словно ребенок произнес его вслух:

— Джерик! — слово это окружено страхом, как огонь охватывает дрова, подброшенные в костер.

— Здесь нет Джерика. — Она призвала на помощь речь. Ответить мыслью на мысль — это свыше ее способностей. — Я Тирта, а это… — Впервые она чуть растерянно взглянула на сокольничего. Она не спрашивала, как его зовут, зная, что сокольничьи стараются сохранить свои имена в тайне от чужих.

— Я Нирель, маленький брат, — сказал тот, обратившись непосредственно к ребенку. По его лицу струйками тек пот, собираясь крупными каплями на подбородке. Во время сражения он снял шлем, и ребенок, повернув голову, смог ясно увидеть его.

Маленький брат? Да, она держит в руках мальчика, и это ее удивило. Такая невероятной силы иллюзия может принадлежать только женщине. Поэтому Тирта была уверена, что унесла с бойни девочку. Но это мальчик, маленький, однако, вероятно, старше, чем можно предположить по росту. И тело у него, едва прикрытое короткой рубашкой, коричневое и худое. Темные волосы вьются, как у всех Древних, локон упал на лоб, почти касаясь ровных бровей. Но в глазах нет ничего от маленького ребенка.

— Я Алон. — Говорил он отчетливо. — Я… — На лицо его снова набежала тень, он ухватился руками за куртку Тирты, крепко сжал ее, так что ногти его впились в мягкую кожу.

— Где?.. — Он отвернул от нее голову и спрятал лицо, поэтому голос его звучал приглушенно.

Тирта решила сделать вид, что не поняла вопрос.

— Мы в холмах, — спокойно ответила она.