Но вдруг американцу приходит в голову рассказать анекдот, я его перевожу и, скорее ради любезности, чем от накатившей на меня радости, громко и раскатисто смеюсь.

Мой наигранный хохот разрывает тишину пустого вип-зала и, поддерживая мою веселость, Красинский-старший тоже смеется, затем кладет руку на спинку моего стула и, наклонившись к уху, шепчет:

— Отлично, милая, просто чудесно.

Какая я ему милая?! Неужели он не чувствует мою отстраненность? Ведь он же богатый и успешный, должно же у него быть какое-то бизнес-чутье? Или это потому, что Дима ему постоянно вставляет палки в колеса? И ему просто нравится злить сына?

От его комплимента мне становится дурно. Я устала и просто хочу домой. А еще за спиной слышно, что Дима таки появился в ресторане. Ну почему он пришел именно сейчас? Ну какого черта не явился чуть раньше, когда рука его бати еще не лежала на спинке моего стула? Я выпрямляюсь, сажусь на самый край, дышу быстро и глубоко, всем видом показываю, что я не хотела этой близости с его отцом.

— Дмитрий! — машет руками американец, подзывая сына генерального на ломаном русском.

Я не в силах обернуться, будто меня облили клеем и оставили сидеть в таком положении. А его отец, заприметив сына и довольно ухмыльнувшись, раскладывает салфетку на столе, потом снова наклоняется ко мне.

— Налить тебе водички?

— Спасибо, но нет.

— Ну же, Иванка, не будь такой букой, и не стоит стесняться, у них тут вкусная — артезианская.

Я киваю, только чтобы он отстал, и верчу головой в поисках его сына. Последний быстро и решительно пересекает помещение ресторана, успевая поболтать со всем обсуживающим персоналом. Похоже, его здесь тоже любят. Красивый, молодой, богатый и не женатый — немудрено, что официантки буквально из кожи вон лезут, чтобы он остановился и поговорил с ними. Все верят в сказку про Золушку.

Очень сильно нервничаю, потому как прекрасно понимаю, что папаша и я, сидящая рядом с ним, еще больше усугубляем ситуацию. Теперь у Димы сомнений не останется. Сдалось мне так сильно ржать над анекдотами американца? Печаль.

Дмитрий к нам за стол идти не спешит, он застрял на полпути и теперь стоит прямо перед нами, через несколько столов, увлеченно беседуя с рыжей пышногрудой официанткой. По мне, так она страшная и вульгарная, хотя сейчас я понимаю: любая женщина возле него мне будет казаться некрасивой. Ну почему я такая упрямая? Надо было оправдываться, доказывать ему, что между мной и его отцом ничего нет. Может, тогда бы он поверил. Но нет, я оскорбилась и теперь пожинаю плоды своего выбора. Иногда Дима оборачивается и смотрит прямо на нас, затем снова смеется, спрашивая что-то у рыжей. О чем можно так долго беседовать с официанткой? Назначать ей встречу? Спрашивать, понравилось ли ей в прошлый раз? Если я не уйду домой прямо сейчас, я просто сойду с ума от переизбытка чувств и эмоций.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Меня выкручивает от ревности, я не умею играть в эти игры. С единственным парнем — Кириллом — никогда ничего подобного у нас не было. Он приходил ко мне, дарил подарки на праздники, вместе мы смотрели телевизор, и он не пялился в пышное декольте официантки, зная, что я это вижу.

— Дима, ну что ты так долго?! — Снова опирается на мой стул Красинский-старший, как будто специально привлекая внимание. — Мы тебя совсем заждались, — подмигивает. — Хлеба мне не передашь? — это он уже мне, снова наклоняясь непростительно близко.

А его сын увлечен. Он никак не реагирует на зов отца, улыбается, втирая уже совсем красной официантке что-то «очень важное». В зале включают музыку и, как будто дождавшись этого романтичного во всех смыслах момента, Дима кладет свою руку на талию девушки. Дернув к себе, крепко прижимает к своему крупному телу. Что происходит дальше, я не вижу, потому как впиваюсь взглядом в ложку на столе. Мне будто кипятком в лицо плеснули. Даже если он делает это специально, я все равно чувствую себя так ужасно, что аж вздохнуть больно. Он всегда ведет себя так на работе? Это офис или вертеп? Я думала, богатые люди разделяют цирк и бизнес! Избалованный мажор, что с него взять? Так и должно быть, об этом даже кино снимают. Любитель гонок и девочек. Как я могла на него повестись? Дура, тысячу раз дура.

— А хотите батон, Егор Валентинович? — Резко поворачиваюсь я к его отцу. — Не бог весть что, но я уверена — он у вас здесь охренительно вкусный!

Димин отец улыбается, глядя мне прямо в глаза, затем, осмелев окончательно и не обращая внимания на коллег за столом, поднимает со стола мою руку и подносит ее к губам. — Из твоих ручек — все что угодно.

Я, шокированная, растерянная, расстроенная и полностью разбитая, на автомате вытягиваю ладонь, прячу руку под стол и делаю для себя пометку, что международная организация «Астрикс» — самый настоящий притон под руководством развратников.

— Вы знаете, у меня практика до четырнадцати часов, и это официально, можно я пойду? — скрипя зубами и косясь на Диму, который только и делает, что следит за нами, умоляю Красинского-старшего отпустить меня.

— Сейчас тринадцать сорок пять, так что еще пятнадцать минут ты моя, Иванка, — двусмысленно шутит Димин отец и снова наклоняется. — А тебя как родители сокращенно зовут?

Он снова оглядывает мое лицо, и все, чего я хочу, — это скривиться и картинно закатить глаза.

— Ива, Иванка, Ваня, Ванька.

— Интересное такое имя. Первый раз встречаю девушку, которую на полном серьезе можно звать Ваней.

Он смеется, пьет воду, ставит стакан возле моей руки, задевая пальцы, откровенно флиртует. Красинский-старший мог бы разговаривать со мной громко, но он опять шепчет, вероломно вламываясь в мое личное пространство. Тем временем к столу наконец-то подходит Дима и, показательно громко скрипя ножками стула, садится напротив. И снова смотрит, да с таким выражением на лице, будто застукал нас с его отцом как минимум голыми и в кровати. Дурак, ей-богу. Ну неужели не видно, что я не в восторге от этого соседства? Или он думает, что я нарочно притворяюсь несчастной, чтобы скрыть наши с его отцом отношения? Господи, я уже запуталась.

Если бы я знала, чем закончится первый день моей практики в крутой и уважаемой фирме, я бы с радостью попила из лужи, чтобы сегодня же попасть в инфекционную больницу.

Дима скалится, весело ему, я смотрю. А я так устала. Я просто хочу домой, пусть лучше родители орут, чем эти двое ненормальных по очереди дергают меня, словно марионетку за ниточки. А еще меня слегка подташнивает. Видимо, нервное перенапряжение и стресс сказываются.

К Красинскому-младшему обращается американец, который, кажется, пропустил половину спектакля и вообще не понимает, что за представление здесь происходит. Он интересуется, почему Дима предпочитает выбрать другого партнера? Чем ему не нравится работать с их фирмой? Дима, в отличие от отца, общается с иностранными гостями напрямую. У него хороший английский, и разбирается он в деталях сделки куда лучше меня. Если бы не его дебильная — не знаю даже как это назвать — ревность, я бы даже восхитилась тем, как ловко он портит настроение американцу.

Батя же продолжает есть, не обращая внимания на ведущиеся у него под носом переговоры. Впрочем, все же не выдерживает.

— Ну-ка, обрисуй мне вкратце. — Наконец вытирает салфеткой рот Егор Валентинович.

Повинуюсь, начинаю быстро переводить. Вскоре завязывается перепалка, и отец с сыном откровенно спорят.

— Смотри сюда. — Тычет Дима в лицо отцу телефоном. — Это устаревшая компания!

— Субординацию соблюдай.

Дима качает головой, снова косится на меня исподлобья. Ну вот сейчас-то я что сделала?

— Связываться с ними, — продолжает Дима, перегибаясь через стол, — это три шага назад. Нам это не нужно! Мы не должны болтаться как говно в проруби, пока наши конкуренты снимают сливки.

— Это надо переводить? — аккуратно вклиниваюсь в их разборки.