И мама будет переживать — я практически бросила трубку, ничего толком не объяснив. Никогда я не делала так. Ни разу я не прерывала разговор, настояв на своем. Всегда улаживала конфликт, а тут как будто чокнулась.

Я не могу так, я ведь не такая смелая. Что на меня нашло?

Мне нужны гарантии, или я сожру себя изнутри. В глазах крутятся слезы. Отец убьет меня, когда узнает. О чем я вообще думала, позволив мажору снять с себя платье?

— Ну что за грохот? И это называется люкс, — стонет Дима, приподымаясь на кровати.

Я натягиваю одеяло еще выше. Никогда не видела голых парней, никогда не была всю ночь с мужчиной в одной постели. Это должен был быть мой муж.

Дима встает с кровати и как есть — абсолютно голый — идет открывать, почесываясь при этом. Он не стесняется своей наготы, а я исподтишка пялюсь на его крепкую спину и то, что ниже, но для меня это какая-то другая, параллельная вселенная. Я не смогла бы быть такой вот свободной.

— Дмитрий Егорович, извините, ради бога, у вас внутренний телефон не работает, — слышу голос горничной или администратора отеля.

Поворачиваю голову, и действительно: гудит трубка, брошенная на пол. Наверное, вчера мы случайно скинули аппарат.

— Моя дочь здесь?! — неожиданно вдалеке звучит голос матери, и кровь буквально стынет жилах.

— Ты! Ты?! Ты что с ней сделал?! Подонок! — а затем и отца.

Мои родители!? Они здесь? Какой кошмар! А на Диме даже трусов нет. Он ведь так и открыл дверь… И они его видят. Мои папа и мама. Без всего.

Я спрыгиваю с постели, ничего не соображая, в истерике и ужасе собираю белье и одежду с пола. Руки трясутся. На простыне видны следы моей невинности. Перед глазами плывет, меня водит из стороны в сторону. Какой позор! Какой же бесконечный, убийственный стыд! Что подумает обо мне Дима? Мать обзывает его таким словами, что я хочу удавиться. Наконец-то разыскав все вещи, я прижимаю к груди туфли и быстро прохожу мимо Димы, даже взглянуть ему в глаза не могу — боюсь, настолько мне стыдно.

— Дмитрий Егорович, ради бога, извините, гостиница приносит глубочайшие извинения. Эти люди подняли такой шум, мы решили, что произошла какая-то ошибка. Все, конечно же, будет оплачено за счет заведения. Мы обязательно преподнесем комплимент от отеля.

— Да ладно, — слышу я Димин голос. — Иванка, — окликает он меня, но его отвлекает мой папа, оставшийся у двери.

— Я тебя засужу! — орет отец. — Ты у меня надолго сядешь! Моя девочка! Силой взял, гад! Думаешь, если богатый, то все можно!

Я иду куда глаза глядят. Бреду босиком по гостиничному ковру, кажется, к лифту, и все еще жму туфли к груди. И хочу умереть от этого позора, от ужаса, что испытываю.

— Иванка! Доченька! — Кидаются ко мне мать и отец, оба обнимают.

За спиной хлопает дверь.

— Надо сразу же в полицию.

— Я так и подумала, что с тобой что-то не то. Не могла моя девочка трубку кинуть и на ночь куда-то… Если ее кто-то не заставил.

— Он тебе что-то подсыпал?! — рычит отец.

— А этот гусь Кирилл?! Одного борща у нас кастрюли четыре съел, так еще и на его свадьбе была, бедная моя. Так и знал, что праздник богачей добром не закончится. Жаль, дедовское ружье у меня на даче осталось, я бы…

— Да прекратите вы наконец! — плачу, тыча в кнопку вызова лифта.

Администраторша спешит по лестнице, не оглядываясь. Стыдно, как же ужасно стыдно и неловко.

— Папа тебя по сим-карте нашел, дядя Коля же в телефонной компании работает.

— Умоляю вас, замолчите оба, — плачу.

— Сейчас главное — не мыться. Маленькая моя, ну как же так? Надо было на помощь звать. Если мы снимем его биоматериал, то в суде сможем доказать.

— Я пошла с ним сама. Успокойтесь, ну пожалуйста.

Возникает пауза. Открывается лифт.

— Как, сама? — затихает мать, выравнивая спину и вытягивая шею.

— Вот так — сама! — плачу громче, тычу на кнопку первого этажа.

— Доча, не надо прикрывать этого богача!

— Я пошла с ним сама! — повторяю надрывно, никогда так не разговаривала с родителями, но их гиперопека довела нас вот до этого. — Потому что он мне понравился, и хватит уже.

В лифте снова тихо, слышно только, как щелкают этажи, пока мы медленно ползем вниз.

— Не понимаю. Ты хотела отомстить Кириллу? — хмурится отец.

— Нет, я хотела провести ночь с этим парнем. Потому что хотела провести с ним ночь.

Еще немного тишины, и мама отходит к стене, припадая к ней.

— Аааа, — резко в ужасе прижимает ладонь ко рту. — Просто так отдать свою невинность какому-то проходимцу? Моя чистая девочка не могла так поступить! Он одурманил тебя!

— Пожалуйста, я прошу вас. Я уже совершеннолетняя, я сама могу выбирать, кому отдавать свою невинность!

Последние слова звучат истерично и как раз в тот момент, когда разъезжаются дверцы лифта. Я все еще босиком и не могу сообразить, что балетки не надо нести в руках, их надо надеть на ноги.

Перешептываясь и смеясь, из-за стойки на нас косятся две работницы отеля. Кажется, мои родители подняли на уши всю гостиницу.

— Не смей так разговаривать с родителями! Ты живешь с нами, мы твои самые родные, ты пока еще учишься, а значит, мы тебя кормим и одеваем. И мы будем решать, потому что мы знаем лучше. — Дергает меня за руку отец.

А мать плетется сзади, обернувшись и взглянув на нее, я съеживаюсь. Она разочарована, я ее подвела. На нее страшно смотреть, лицо, потемневшее от горя и ужаса. Она воспитывала меня по-другому.

Дима просто закрыл дверь, и все.

А у меня от звука хлопка сердце почти остановилось. До сих пор бьется странно, как будто с неохотой, чересчур медленно. Я ведь взрослый человек, несмотря на то, что живу с родителями, мне не стоило слушать их, не стоило думать о том, как это выглядит со стороны. Как для Димы, привыкшего к свободе и веселой жизни, наверное, дико и нелепо видеть подобный тоталитарный контроль.

Не нужно было стыдиться их, не нужно было уводить прочь, пусть бы орали, его семья тоже неидеальна. Просто остаться с ним и поговорить. Но я слишком слабохарактерный человек, чтобы справиться с такой ситуацией. И сбежать от этого всего показалось мне лучшим выходом.

Хорошо было бы встретиться с Машкой и Катькой, поговорить: они-то точно знают, что мне теперь делать.

Наверное, на месте Димы, я бы тоже хлопнула дверью, вернувшись в номер, если бы ненормальные, старомодные мужик с бабой орали на меня, обзывая насильником. Хотела бы только одного: чтобы они замолчали.

Он звал меня. Но я не смогла. С одной стороны, привыкла слушаться родителей, с другой — хотела скорее увести их от номера подальше. Потому что то, как они контролируют всю мою жизнь, вплоть до половых отношений — это позор. Я ведь уже не ребенок.

Все мои знакомые девочки занимаются этим! Все! Плачу, не в силах сдержать слез. В этом нет ничего сверхъестественного. Это нормальная потребность организма в двадцать лет. И выходят они потом замуж, и никто не кричит, что они «порченые», и все у них отлично.

Но мои родители… Они даже не дали мне шанса что-то объяснить, просто стали истошно орать.

Не хочу больше жить.

Дима не виноват, это все мои больные на голову родители. Как можно было устроить все то, что они устроили? Они ведь даже не звонили, неотвеченных нет, сразу же начали облаву, будто я какая-то третьесортная гулящая девка.

Представляю, что Дима подумал обо мне. Не ожидал, наверное, что ему достанется такая. Он в Лондоне жил, ему любая с радостью улыбнется, а мне теперь родители жизни не дадут.

Захлопнув дверь нашего землистого «Опель-Зафира» двухтысячного года выпуска, я устраиваюсь на заднем сиденье и продолжаю плакать. Он не захочет связываться с такой. Зачем ему эти проблемы, когда у него полно нормальных девочек, покрасивее и побогаче? Ну и на кой ему моя невинность, к нему очередь таких стоит. А я забыть его не смогу, никогда, я ведь себя знаю.