касается камней, я вообще не могу понять, как можно сказать «брилли-
анты – лучшие друзья девушек»? Чувства можно дарить в чувствах, а в
бриллиантах – это уже пошлость. Но про бриллианты – это от полного
незнания. Поскольку есть камни немыслимой красоты, таинственности,
какой-то чарующей, невероятной мощности.
В древности отношения с камнем входили в систему отношений
с природой вообще. Я отбрасываю вот эти достаточно комические евро-
пейские… А восточные – очень интересные. Они очень разные. Они кам-
ни наделяют и свойствами ясновидения… И существует масса историй
о камнях, которые рассказываются совершенно серьезно и т. д. Я всегда
в это верю. Потому что я это знаю по себе: как только начинает болеть
голова, я все с себя сдираю… С другой стороны, я помню, Леонида Ана-
тольевича Устьянцева жена, как только заболевает, сразу идет – только бы
за изумруд взяться, и все, ей полегчает.
Помните Антея? Я все вспоминаю письма Мамина-Сибиряка…
Я так и не понимаю, почему этого до сих пор никто не напишет, это са-
мое главное, страшное, поучительное, красивое событие во всей его жиз-
ни, когда он заявил, что это его любимая земля, она его спасение, она
его вдохновение, она для него все… А потом находится женщина [Ма-
рия Гейнрих], и он с этой женщиной эту землю покидает. Дальше вся
его жизнь была болезни, несчастья, женщина умирает, ребенок больной.
Если его письма почитать, это ужасно: «Я умер для него» (то есть для
Екатеринбурга) – матери такое пишет в письме. А через год пишет, мол,
плачьте вместе со мной, Бог наказал меня. Поразительно… То есть если
ты вслух, письменно и большим тиражом объявляешь, что ты без этого
жить не можешь, значит, все. Ни в коем случае клятвы нарушать нельзя.
Я вот вспомнила недавно «Живи и помни» Распутина… И баба Саша моя
говорила: ни в коем случае клятвы нарушать нельзя! Нарушение присяги
(в «Живи и помни») – совершенно то же самое, что нарушение клятвы.
Так что какие-то отношения все же есть. Классических мастеров мало
интересовали слава, деньги… И существовал роман с камнем. Любовь
к камню. А во всякой любви меня интересует только одно: чтобы она
250
длилась. Я согласна платить, страдать, но чтобы она длилась… Вот так
и в любви к камню: важно было, чтобы этот роман не кончился. Поддер-
жать его можно единственным способом – от этой земли, от этого камня.
Ю. К.: А вот природные сооружения?.. Которые природа сама возво-
дит?.. Чертов палец, Семь братьев…
М. Н.: Здесь есть какие-то глубинные и совершенно потрясающие
вещи. Что касается Семи братьев и т. д. – это мифология распространен-
ная. Сами сооружения – продукт выветривания. Горы жутко старые…
Это делается миллионы лет. А у нас это все переводится в область ми-
стики. Но это не мистика. Это природа. Мысль о том, что природа умнее
нас, уже высказывалась, но она очень многим не нравится. Мысль о том,
что она все время нам хочет что-то сказать… Более того, если читать
древнюю мифологию, она постоянно нам что-то говорит, говорит, гово-
рит, а мы постоянно закрываемся и закрываемся. Это просто невероятно.
Это очень страшно. Не знаю, это, может быть, инстинкт самосохране-
ния, а может быть, глупость… Если инстинкт самосохранения – это еще
ничего. Но это такая страшная самоуверенность: человеку кажется, что,
выделив себя из природы, он становится сильнее. А он становится ничем.
Ю. К.: Он становится тем, что он есть. Человек – это наночастица
природы. Не более. Это не квант, а просто вообще – ничто.
М. Н.: Я помню, были мы как-то в Киргизии. И наш вагон забро-
сали камнями и разбили весь вагон. И когда это все началось, никто ж
не понял, что это такое, а Гриша маленький был, и вот Гришина голова
(показывает) – и я его закрываю, и в этот момент падает вот такой ка-
мень рядом (показывает)! А когда мы спали, я слышала рядом какие-то
странные звуки, и само качество этих звуков мне показалось странным:
как будто какие-то рвущиеся крики. Как будто мы летим, обгоняя крики.
И я стала думать, что это такое могло бы быть. А это на самом деле люди,
которые кидали камни, орали. И света нельзя было зажечь… И всегда эта
свобода выглядит ужасно. Я всегда говорю: прежде чем говорить о свобо-
де, давайте разберемся в терминологии: что это такое? Ну вот, лежал вот
такой вот слой битого стекла. Мне очень понравились товарищи прово-
дники, которые пришли и сказали, что, мол, раз вы свиньи, вот и поедете,
как свиньи…
И вот когда я была в Киргизии, в то самое лето читала в газете ста-
тью, которую пишет доктор наук киргиз, и там было описано то, что
происходит, по пунктам и т. д. Что нам сейчас делать? Главное, что нам
сейчас делать: все силы бросать на то, чтобы удержать здесь русских!
Если русские уедут, мы останемся в том, чего и достойны: мы останемся
в раннем Средневековье.
251
Ю. К.: В голой степи, на голых камнях.
М. Н.: Это я к тому, что движение времени относительно. О чем я?..
О том, что человек потерял чудовищно много, считая, что он победил
природу.
(Чаепитие.)
Ю. К.: Литература – совершенно природное явление. А там это –
профессия.
М. Н.: Совершенно точно. Мне абсолютно нравится, что у нас так.
Писатель – это должно быть не профессией, а единственный способ
жить. И даже больше того, например, Ломоносов или Тредиаковский, для
них – жить и служить своему Отечеству.
Ю. К.: Я как-то готовился к докладу в Министерстве культуры о Со-
юзе писателей и изучал материалы по союзам писателей в Америке, Евро-
пе. В Америке знаешь, сколько членов союза писателей? – Одиннадцать
миллионов, потому что профессия писатель включает в себя рекламщи-
ков, сценаристов, журналистов – тех, кто пишет буковки.
Е. Ш.: А как Вы к зарубежной литературе относитесь?
М. Н.: Я не знаю. Мало зарубежной литературы, которую можно
сравнить с русской. Я уже вчера об этом говорила, что надо читать в под-
линнике. Они считают своего Виктора Гюго национальным гением номер
один. Для того чтобы поэзию ценить, надо быть там. Французы, надо ска-
зать, нам очень чужие, они совсем другие люди, как и все по отношению
к нам европейцы.
Ю. К.: На чем мы там остановились?
М. Н.: Остановились на Булгакове. Там есть такая штука: обидели –
написал… Товарищи, ну и что! Что в этом такого? А потом погром и по-
жары, и все эти ее летания на метле только за то, что написали плохую
рецензию.
Я понимаю, что обида – это чудовищно злющая сила. Больше того,
обида – это вообще страшная сила. В Советском Союзе масса людей счи-
тали себя непонятыми и обиженными и держались на этом всю жизнь!
И то, что его не печатают, и все это сносилось на происки жуткого режи-
ма – здесь совсем не это. Обида.
Ю. К.: Тридцать лет назад сидел у тебя на кухне, ты говорила, что
с обидой жить нельзя.
М. Н.: Нельзя. Пастернак абсолютно прав, что писал о природе
с восхищением. И он абсолютно прав, что вокруг него природа распуска-
лась, шевелилась и увядала снова, и что этот клубок восхищающих вещей
никогда не убывал.
Ю. К.: А «Доктор Живаго?»
252
М. Н.: «Доктор Живаго» мне не нравится. Он мне не нравится по са-
мым простым соображениям: я считаю, что он плохо написан. И ничего
с этим поделать нельзя. Очень хорошо написан роман «Обломов», очень
