На этом портрете был изображен мужчина со светлыми волосами и лазурными глазами, улыбчивый, совсем юный — только-только переставший быть ребенком. А рядом с ним стояла женщина в дорогом платье, расшитом золотом, но от нее почти ничего не осталось: кто-то вырвал кусок холста, на котором было нарисовано ее лицо. Казалось, что хозяин пещеры хотел сберечь лишь изображение мужчины, а его жена стала досадным дополнением.

Глядя на все это, можно было бы предположить, что в пещере поселился целый народ, однако огромный темный зал пустовал. Айви не позволила этому обмануть себя, она видела, что запасы еды были совсем свежими.

Итерниал подтвердил ее догадки:

— Не расслабляйтесь, она где-то рядом.

Она не могла умереть. Она могла только сделать себе больно — и это уже было достижением, хоть и сомнительным, потому что боль она почти не чувствовала.

Все это Марана поняла, когда очнулась на дне расщелины, покруженная в кромешную тьму. Проснувшись там, она даже решила, что ослепла: в этой части пещеры было настолько темно, что ее новые глаза не могли приспособиться. Она лежала на холодных камнях, измученная, уставшая. Похоже, после того падения она переломала чуть ли не все кости — или хотя бы половину. Но за то время, что она была без сознания, они успели восстановиться, а на ее коже и вовсе не было ни царапины.

Марана осторожно приподнялась, почувствовала во рту что-то странное и выплюнула в темноту с десяток выбитых зубов. Это тоже было не страшно: на их месте уже выросли новые.

Ужас и боль, толкнувшие ее к последнему шагу, отступили, сменившись ледяной апатией. Ей ничего не хотелось — ни жить, ни умирать, ни думать о том, что с ней произошло. Она устала и первое время просто лежала на месте, сжавшись в комок на полу, и ждала. Чего ждала — она и сама не знала. Наверно, что все наладится само собой.

Но чуда не случилось, а скоро бессильное ожидание ей надоело. Она поднялась на ноги и обнаружила, что падение, которое превратило бы обычного человека в кровавый кусок мяса, не оставило на ее теле ни одной раны. Она была сильна, как и прежде, — и очень голодна. Это не понравилось Маране, и она решила, что нужно выбираться.

Вот только задача оказалась не из простых, шагнуть в пропасть было намного проще, чем забраться обратно. Склоны расщелины оказались даже не крутыми, а отвесными. В темноте Марана могла нащупать перед собой лишь гладкую стену, лишенную каких-либо ступеней или даже выступов.

Она пыталась забраться наверх, но долгое время у нее ничего не получалось. Да и как могло получиться? Она снова и снова срывалась вниз, и это злило ее — почти как голод. А он нарастал быстрее, чем хотелось бы, очень скоро она только о еде и могла думать. В ней просыпалась та самая звериная часть, что позволила ей вырваться из цепей и добраться до Санрии.

Зверь хотел есть. Зверь не желал слушать никакие жалкие оправдания. Зверь придумал, как забраться наверх.

У нее не было когтей, но они оказались и не нужны. Кожа на пальцах Мараны была такой же непробиваемой, как на всем ее теле. Благодаря этому ее изогнутые пальцы были намного крепче и опасней любых когтей. Марана с силой вгоняла их в камень, пробивая его, как художник запускает руку в мягкую глину. Выступов не было, поэтому она сама делала их.

Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем она вернулась обратно в пещеру. Ей казалось, что целая вечность. Марана была зла, она устала, голод занимал все ее мысли. Под его влиянием отступили даже чувство вины и боль утраты. Иногда ее сознание просто затемнялось, а когда оно возвращалось к ней, Марана обнаруживала, что успела двинуться с места. Получается, пока ее мозг спал, скованный голодом, ее тело пыталось найти еду, любую, не важно, какую.

Так она и обнаружила себя на пути в город, еще чуть-чуть — и она оказалась бы на его улицах. Тот кошмар повторился бы! Марана не знала, какое чудо ей помогло, но последним усилием воли ей удалось направить себя прочь от Синх-Атэ, в сторону пустыни.

Следующее пробуждение произошло уже там, ночью. Она сидела над несколькими разорванными трупами тех бесформенных червей, что населяют пустыню, а еще — холмиками соли. Похоже, нескольких тварей она убила, не глядя на них, а остальные подошли слишком близко.

Она съела их вязкую, красно-коричневую плоть. Сырое мясо ползучих гадов! От одной мысли от этом Марана почувствовала приступ тошноты. Ей хотелось, чтобы ее вырвало, чтобы эта дрянь покинула ее тело, но ее измененный желудок упрямо отказывался отдавать свою добычу. Тогда, чтобы побороть отвращение, она подхватила с ближайшего холмика пригоршню соли и отправила в рот.

Соль оказалась на удивление вкусной. Марана понимала, что это неправильно, не нормально. Но что в ее жизни теперь нормально?

Если бы она попала сюда человеком, она бы непременно потерялась в пустыне. Но новое существо сумело найти путь в пещеру. Она осталась там, закрыла вход камнем, спасла мир от себя. Она просто ждала, чего ей захочется дальше: жить или умереть, и любое из этих желаний можно было исполнить при должном усердии.

Скоро ей захотелось жить.

Это было непросто, совсем непросто. Марана даже не задумывалась о том, имеет ли она право остаться в живых, потому что тогда ее с головой накрывало отчаяние. Она быстро сообразила, что этим только причиняет себе боль, и решила идти маленькими шажочками: проживать день за днем, не думая ни о прошлом, ни о будущем.

Она собрала соль, оставшуюся от Нэвила, в небольшой мешок и сбросила в темную расщелину. Марана не могла придумать ему лучшей могилы, ей хотелось, чтобы он остался рядом с ней хотя бы так.

Соль, оставшаяся от Санрии, стала ее вечерней трапезой. Человеческой половине это было отвратительно. Звериная половина требовала этого: убей своих врагов, сожри своих врагов. Только так и никак иначе.

Марана пыталась игнорировать свой голод, чтобы взять его под контроль, но быстро поняла, что это бесполезно и очень опасно. Существо, с которым ее объединила Санрия, постоянно хотело жрать. Пока Марана находила ему необходимую пищу, оно было спокойно. Но стоило ей слишком сильно проголодаться, и ее человеческий разум начинал затухать. Существо могло отправиться на охоту куда угодно, а скорее всего — в Синх-Атэ. Поэтому Марана поняла, что она должна его кормить, в этом теперь была ее работа.

Она уходила охотиться в пустыню, иногда отправлялась в долгие прогулки к пустынным морским берегам, чтобы наловить немного рыбы. Она выяснила, что только мясо или соль могут удовлетворить ее голод — причем не важно, что именно она будет есть, она могла с легкостью питаться одной лишь солью. А вот фрукты, овощи, коренья и травы были разве что баловством для ее человеческой половины, зверю они были безразличны, потому что не могли дать его совершенному телу нужной энергии. Какие бы изысканные блюда она ни готовила в своем новом доме, зверю они не нравились.

Немного разобравшись со своим новым телом и сознанием, Марана начала предпринимать первые, пока еще осторожные вылазки в город. Только по ночам и только в длинном плаще с капюшоном, закрывающим лицо, — она и так навредила городу, она не хотела повторения той трагедии.

Оказалось, что Синх-Атэ так и не оправился после ее первой атаки. Маране он напоминал ее саму: юную красавицу, которая готовилась к долгой счастливой жизни, пока ее не изуродовали. Город больше не развивался, его спешили покинуть многие жители, а на их место приплывали странные типы, которые не внушали Маране доверия.

Она не сразу поняла, что они искали ее. А когда поняла, не испугалась: они могли тут хоть всю жизнь провести, о пещере никто даже не догадывался, а значит, все их усилия были тщетны. Ей только и нужно было, что оставаться внутри горы.

Она постепенно обустраивала новый дом, наполняя его мебелью и другими вещами. Получить все это оказалось несложно: в Синх-Атэ хватало и воров, и мародеров, среди которых Марана просто терялась. Она с печалью смотрела на новое беззаконие, которое вскоре сменилось хрупкой и очень условной королевской властью.