Она кивнула:

Сейчас ты забыл отца и мать. И у тебя уже ничего не осталось, кроме твоего имени.

Бастиан задумался.

– Отца и мать? – переспросил он в раздумье, пытаясь что-то припомнить. Но слова эти больше ничего для него не значили. – Что же мне теперь делать? – спросил он.

– Придется тебе меня покинуть, – ответила она, – твое время в Доме Превращений уже прошло.

– А куда же мне идти?

– Тебя поведет твое последнее желание. Не теряй его!

– Мне прямо сейчас уходить?

– Нет, уже поздно, стемнело. Завтра утром, на рассвете. У тебя осталась еще одна ночь в Доме Превращений. А теперь пойдем спать.

Бастиан встал и подошел к ней. Только сейчас, когда он к ней приблизился, он заметил в полутьме сумерек, что все ее цветы поблекли и увяли.

– Не печалься обо мне, – сказала она. – И завтра утром тоже не огорчайся. Иди своим путем! Тут все правильно. Спокойной ночи, мой хороший!

– Спокойной ночи, Аюола Цветущая, – негромко проговорил Бастиан.

Потом он поднялся в свою комнату.

Спустившись вниз на следующее утро, он увидел, что Аюола все еще сидит на том же месте. Все ее листья, цветы и плоды опали. Она сидела, закрыв глаза, похожая на засохшее черное дерево. Долго стоял перед ней Бастиан и глядел на нее. И вдруг распахнулась дверь в сад.

Прежде чем выйти на простор, он еще раз обернулся назад и сказал, сам не зная кому – Аюоле ли, дому или им обоим:

– Спасибо, спасибо за все!

И вышел в открытую дверь.

В эту ночь, оказывается, наступила зима. Снег был по колено Бастиану, а от цветущих зарослей роз остался лишь голый кустарник с шипами. Было безветренно, морозно и очень тихо.

Бастиан хотел вернуться в дом, чтобы взять свой плащ, но двери и окна исчезли. Дом закрылся со всех сторон и был неприступен.

Поеживаясь от холода, Бастиан пустился в путь.

Йор, Слепой Рудокоп, стоял у двери своей хижины и прислушивался. Вокруг простиралась снежная равнина. Тишина была такая, что он уловил шаги путника, хотя тот был еще очень далеко. Но снег скрипел, шаги все приближались. Путник шел к хижине.

Йор, высокий старик, стоял неподвижно, его безбородое, лишенное морщин лицо было серым, как и волосы и одежда, – казалось, весь он вытесан из большого куска застывшей лавы. Только в глубине его слепых темных глаз словно теплился слабый огонек.

Наконец Бастиан – это он и был путником – подошел к хижине.

– Добрый день, – сказал он, – я заблудился. Я ищу родник, где бьет ключом Живая Вода. Не скажешь ли, куда мне идти?

Рудокоп внимательно прислушался к его голосу.

– Нет, ты не заблудился, – ответил он шепотом. – Но говори потише, а то рассыплются мои картины.

Он кивнул Бастиану, и тот вслед за ним вошел в хижину.

Здесь была только одна комнатка, обставленная очень просто, даже убого. Деревянный стол, два стула, нары для спанья и полки с продуктами и посудой. В очаге горел огонь, над ним висел котелок – из него шел пар.

Йор начерпал из котелка две полные тарелки супа – себе и Бастиану, поставил их на стол и жестом пригласил гостя приступить к еде.

Они молча хлебали суп.

Рудокоп откинулся на спинку стула, глаза его смотрели сквозь Бастиана, вдаль. Он спросил шепотом:

– Кто ты?

– Меня зовут Бастиан Бальтазар Багс.

– Свое имя ты, значит, еще помнишь?

– Да. А ты кто?

– Я – Йор. А еще меня зовут Слепым Рудокопом. Но я слеп только на свету. Там, в глубине, в моем руднике, где кромешная тьма, я вижу.

– А что это за рудник?

– Он называется Рудник Минроуд. Это Рудник Картин.

– Рудник Картин? – удивленно переспросил Бастиан. – Такого я никогда не слыхал.

Йор, казалось, все еще к чему-то прислушивается.

– И все же, – сказал он шепотом, – этот рудник как раз для таких, как ты. Для тех, кто не может найти дорогу к Живой Воде.

– Что же это за картины такие? – удивился Бастиан.

Йор закрыл глаза и некоторое время молчал. Бастиан не знал, расслышал ли он его вопрос. Спросить его снова? Но рудокоп заговорил шепотом:

– Ничто в мире не теряется и не пропадает. Случалось тебе когда-нибудь видеть сон, а проснувшись, не помнить, о чем он был?

– Да, – ответил Бастиан, – часто так бывает. Йор кивнул с задумчивым видом, потом поднялся и сделал знак Бастиану следовать за ним. Но прежде чем выйти из хижины, он крепко взял его за плечо и зашептал ему на ухо:

– Но ни слова, ни звука, понял? То, что ты увидишь, – мой труд многих лет. Любой шум, даже шорох, может его разрушить. Поэтому молчи и ступай неслышно!

Бастиан кивнул, и они покинули хижину. За хижиной стояла деревянная башня – копер, а под ней уходила в глубь земли сама шахта. Они прошли мимо башни и вышли на широкое заснеженное поле. И тут Бастиан увидел картины – они лежали прямо на снегу, словно драгоценности на белом шелку.

Это были тончайшие прозрачные многоцветные доски, похожие на слюдяные, различной величины и формы, прямоугольные и круглые, одни в виде обломков и осколков, другие же целые и невредимые, некоторые величиной с церковное окно, другие – маленькие, как миниатюры на табакерке. Они лежали рядами, подобранные по величине и форме, и ряды эти тянулись по всей белой равнине до самого горизонта.

Картины были загадочные, и не сразу можно было понять, что на них изображено. Какие-то закутанные фигуры, парившие над землей в большом птичьем гнезде; осел в судейской мантии; часы, которые расползались, как мягкий, незатвердевший сыр; манекены, стоящие на ярко освещенных пустынных площадях. Тут были лица и даже головы, составленные, как из кусочков, из каких-то зверей, и другие, образующие все вместе ландшафты. Но были тут и самые обыкновенные картины: крестьяне с косами на лугу, женщины, сидящие на балконе. Были горные деревушки, морские пейзажи, военные баталии, цирковые представления, улицы и комнаты и все снова лица: старые и молодые, мудрые и простодушные, лица шутов и королей, лица мрачные и веселые. Были страшные картины: казни и пляски смерти, а были и забавные: юная дама верхом на морже или как нос гуляет по улицам, принимая приветствия прохожих.

Чем дольше они ходили вдоль рядов, тем меньше Бастиан понимал, что же это за картины и зачем они здесь. Только одно было ему ясно: на них можно увидеть все что угодно, правда, в совершенно невиданном сочетании, словно сложенное из разрозненных кубиков.

Часы проходили за часами, а Йор и Бастиан все бродили между рядами слюдяных дощечек, пока наконец над широкой снежной равниной не спустились сумерки. Тогда они вернулись в хижину. Едва закрыв за собой дверь, Йор тихо спросил:

– Ну, узнал ты какую-нибудь из них?

– Нет, – ответил Бастиан. Рудокоп задумчиво покачал головой.

– А что это за картины? – спросил Бастиан. – Почему я должен какую-нибудь узнать?

– Это забытые сны из Человеческого Мира, – объяснил Йор. – Сон, однажды приснившись, не может превратиться в ничто. Но если человек, которому он снился, его забыл – где он остается? Здесь, у нас в Фантазии, в глубинах нашей земли. Там внизу собираются забытые сны и ложатся тонкими-тонкими слоями один над другим. Чем глубже роешь, тем плотнее они лежат. Вся Фантазия стоит на фундаменте забытых сновидений, они – ее основание.

– И мои сны тоже там? – спросил Бастиан, удивленно раскрыв глаза. Йор только кивнул.

– И ты считаешь, мне надо их найти?

– Хотя бы один. Одного достаточно, – ответил Йор.

– Для чего достаточно?

Рудокоп повернулся к нему лицом. Его освещал сейчас лишь слабый огонь очага. Слепые глаза его смотрели как бы сквозь Бастиана, вдаль.

– Слушай внимательно, Бастиан Бальтазар Багс, – сказал он, – я много говорить не люблю. Тишина мне куда милее. Но на этот раз я тебе, так уж и быть, скажу все. Ты ищешь Живую Воду. Ты хотел бы научиться любить, чтобы найти дорогу в свой Мир. Любить – легко сказать! Живая Вода спросит тебя: «А кого?». Любить ведь нельзя просто так, в целом, вообще. Но ты все забыл, кроме своего имени. А если ты не сможешь ответить, тебе нельзя будет и пить. Помочь же тебе может только утерянный сон, который ты тут разыщешь. Эта картина и поведет тебя к роднику. Но за это тебе придется забыть и последнее, что у тебя еще есть, – самого себя. И еще тут нужен тяжелый, упорный и терпеливый труд. Хорошо запомни мои слова – я уже больше никогда их не повторю.