Населенный призраками. Сам — призрак.

Приближаясь теперь к металлическому коробу будки, молодой человек вновь оказался во власти давнишнего ощущения опасности и тайны. Руки и ноги Эдди покрылись гусиной кожей, волоски на шее встопорщились и слиплись налезающими друг на друга, похожими на перья пучочками. И вновь он ощутил то же легчайшее дуновение, хотя листва на деревьях, обступивших поляну, сохраняла полную неподвижность.

Тем не менее Эдди упрямо продолжал идти к двери (ибо то была, конечно, дверь — очередная дверь, хоть и запертая, вопреки желаниям и хотениям молодого человека, навсегда) и остановился лишь тогда, когда его ухо оказалось прижато к металлу.

Можно было подумать, что полчаса назад Эдди хватил таблетку действительно сильной «кислоты» [7] и его как раз начинает мощно забирать. Во мраке заглазья поплыли диковинные краски. В ушах зазвучали призрачные голоса, бормотавшие что-то в каменных глотках длинных коридоров, в чертогах, озаряемых неверным мерцающим светом электрических светильников. Эти факелы современной эпохи, некогда заливавшие все ярчайшим сиянием, обратились ныне в жалкие стерженьки угрюмого голубого огня. Эдди чувствовал пустоту… безлюдье… мерзость запустения… смерть.

Грохот машин не смолкал. Но не вторгался ли исподволь в этот шум некий неприятный призвук, этакий слышный порою за мерным гулом глухой стук сродни перебоям больного сердца? Не возникало ли ощущение, что механизмы — источники этого шума — хотя и значительно превосходят тонкостью и сложностью внутреннее устройство медведя, не могут попасть в такт с самими собой?

— Безмолвно все в чертогах мертвецов, — услышал Эдди свой замирающий, слабеющий шепот. — Недвижно, стыло, предано забвенью. Зри — лестницы погружены во мрак, в покоях гибель царствует с разрухой. Вот, вот они, чертоги мертвецов, где пауки прядут и среди камня огромные системы затихают — одна вослед другой, поочередно.

Роланд грубо оттащил его от будки, и Эдди повел на стрелка затуманенными глазами.

— Довольно, — сказал Роланд.

— Фиг знает, чего туда напихано, но фурычит оно не ахти, верно? — услышал Эдди свой голос — дрожащий, доносящийся словно бы издалека. Молодой человек еще осязал могучую силу, наплывающую из короба будки. Она звала Эдди, влекла, манила.

— Верно. Нынче в этом мире нет ничего столь уж процветающего.

— Братцы! Если вы задумали здесь заночевать, радостью общения со мной вам придется пожертвовать, — предупредила Сюзанна. Голубовато-серый полумрак, дитя угасшей вечерней зари, размыл контуры ее лица — лишь поблескивали смутно белки глаз да зубы. — Я отправляюсь вон туда. Мне не нравится, как эта штука на меня действует. Брр!

— Все мы расположимся на ночлег там, — сказал Роланд. — Идемте.

— Это ты здорово придумал, — одобрил Эдди. Они двинулись прочь от будки, шум механизмов пошел на убыль, и Эдди почувствовал, что власть этих звуков над ним слабеет, хотя они по-прежнему взывали к нему, приглашая исследовать сумрачные переходы, пустынные лестницы, покои, где обитали гибель и разруха, где пряли пауки и где во тьму панели управленья погружались одна вослед другой, поочередно.

Ночью, во сне, Эдди опять не спеша шел по Второй авеню на угол Сорок шестой, к «Деликатесам от Тома и Джерри». Он миновал магазин, где продавали записи и пластинки. Из динамиков оглушительно грянули «Роллинг Стоунз»:

Дальше, дальше, мимо расположившегося между Сорок девятой и Сорок восьмой улицами магазина под названием «Зеркало души». В витрине висели зеркала; Эдди заметил в одном свое отражение и подумал, что давно уж не выглядел так хорошо; волосы чуть длинноваты, но в целом — загорелый и подтянутый. Хотя одежка… м-да, чувачок. Фраер с головы до пят. Синяя куртка-блейзер, белая рубашечка, галстучек темно-красный, серые парадные брючата… такого прикида «чертов яппи» у Эдди сроду не бывало.

Его кто-то тряс.

Эдди попытался глубже ввинтиться в сон. Ему не хотелось просыпаться. Ведь он еще не дошел до «Деликатесов», не открыл ключом дверь, не шагнул за порог, в море роз. Эдди хотелось вновь увидеть алый ковер без конца и края, высокое синее небо с плывущими в нем громадами облачных кораблей и Темную Башню. Насельница ее жуткого и таинственного столпа, прожорливая тьма, подстерегавшая всякого, кто подберется слишком близко, внушала Эдди страх, но не угашала желания увидеть Башню еще раз. Он хотел, ему нужно было ее увидеть.

Однако рука, трясшая его, не унималась. Сон начал меркнуть, вонь автомобильных выхлопов, висящая над Второй авеню, обернулась запахом дыма, легкого, редкого — костер уже почти догорел.

Рука принадлежала Сюзанне. Вид у молодой женщины был испуганный. Эдди сел и обнял ее одной рукой. Ночевали путники за ольховой рощей, куда долетал лепет ручья, бегущего по усеянной костями поляне. По другую сторону рдеющих углей, что накануне вечером были костром, лежал спящий Роланд. Сон его был тревожен — сбросив единственное одеяло, стрелок свернулся калачиком, подтянув колени едва ли не к самой груди. Без сапог ступни казались белыми, узкими и какими-то беззащитными. На правой недоставало большого пальца, павшего жертвой омароподобной твари, отхватившей Роланду и часть правой руки.

Стрелок стонал, вновь и вновь повторяя какую-то невнятную фразу. После нескольких повторов Эдди понял, что это та самая фраза, которую Роланд вымолвил перед тем, как без чувств рухнуть на поляне, где Сюзанна застрелила медведя: «Раз так, идите — есть и другие миры, не только этот». На миг стрелок умолкал, потом окликал мальчика по имени: «Джейк! Где ты? Джейк!»

Скорбь и безысходное отчаяние, звучавшие в его голосе, наполнили Эдди ужасом. Украдкой обняв Сюзанну, он крепко прижал ее к себе. И почувствовал, что она дрожит, хотя ночь была теплой.

Стрелок перевернулся на спину. Звездный свет упал в его открытые глаза.

— Джейк, где ты? — воззвал он во тьму ночи. — Вернись!

— О, Господи, опять он отключился. Что делать, Сьюзи?

— Не знаю. Знаю только, что больше не могу слушать это в одиночестве. Кажется, что он так далеко… так далеко от всех, от всего…

— Раз так, идите, — пробормотал стрелок, снова повертываясь на бок и подтягивая колени к груди, — есть и другие миры, не только этот. — Он примолк. Затем грудь его заходила толчками, и оттуда на волю протяжным, леденящим кровь криком вырвалось имя мальчика. Позади них в чаще леса какая-то крупная птица снялась с ветки и в сухом шелесте крыл полетела на поиски более мирного уголка.

— Есть какие-нибудь соображения? — спросила Сюзанна. Ее широко раскрытые глаза были мокры от слез. — Может, надо его разбудить?

— Не знаю. — Эдди увидел револьвер стрелка — тот, что Роланд обычно носил на левом бедре. Этот револьвер, в кобуре, лежал на квадрате аккуратно сложенной оленьей шкуры рядом со спящим Роландом, там, где стрелку не составило бы труда дотянуться до него. — Пожалуй, не рискну, — прибавил молодой человек.

— Это сводит его с ума.

Эдди кивнул.

— Что же делать? Эдди, что же нам делать?

Эдди не знал. Заражение, вызванное укусом омароподобной твари, остановил и уничтожил антибиотик; сейчас Роланда вновь сжигал недуг, но Эдди думал, что нет на белом свете антибиотика, который исцелил бы стрелка в этот раз.

— Хрен его знает. Ложись-ка со мной, Сьюзи.

Эдди укрыл их шкурой, и спустя некоторое время Сюзанна перестала дрожать.