Машинист Боб только улыбнулся — ведь он-то знал, что Чарли подбрасывает себе уголька сам! И сквозь тра-та-та, и чуффа-чуффа, и брамп-брамп он слышал, как Чарли тихим хриплым баском напевает свою старую песенку:
Мистера Мартина на концерт дочки-пианистки Чарли доставил вовремя (само собой), Сюзанна оттого, что снова видит своего старого друга Чарли, была на седьмом небе (само собой), и все вместе они отправились обратно в Сент-Луис и всю дорогу гудели в гудок так, что чертям делалось тошно. Мистер Мартин выделил Чарли с Машинистом Бобом открытую платформу — катать ребятишек по новенькому парку чудес «Межземелье» и калифорнийскому луна-парку
…
там вы найдете их и сегодня — они катают смеющихся ребятишек по царству огней, музыки и хорошего, здорового веселья. Волосы Машиниста Боба белы как снег, а Чарли уже не говорит так много, как когда-то, но у обоих сил и энергии по-прежнему хоть отбавляй, и до ребятишек то и дело доносится тихий хрипловатый голос Чарли, который мурлычет свою старую песенку.
«Не приставай с вопросами, играть мне недосуг», — пробормотал Джейк, разглядывая заключительную картинку. На ней Чарли Чух-Чух тянул от американских горок к чертову колесу два украшенных поверху гирляндами и лентами пассажирских вагончика, битком набитых радостной ребятней. В кабине сидел и тянул за шнур гудка Машинист Боб, довольный, как свинья в навозе. Джейк полагал, что улыбка Машиниста Боба должна выражать высшее счастье, однако ему она больше напоминала ухмылку безумца. Чарли и Машинист Боб оба походили на безумцев… и чем дольше Джейк смотрел на детей в вагончиках, тем сильнее становилось ощущение, что нарисованные личики искажены гримасой ужаса. Казалось, дети умоляют: «Позвольте нам сойти с этого поезда. Пожалуйста, позвольте нам сойти с этого поезда, пока мы еще живы».
«Чтоб оставалось все как есть, покуда не умру».
Джейк закрыл книжку и задумчиво посмотрел на нее. Потом снова открыл и принялся пролистывать, обводя определенные слова и выражения, которые словно бы взывали к нему.
Межземельская железнодорожная компания… Машинист Боб… тихий хриплый голосок… УУ-УУУ… первый настоящий друг, каким Боб обзавелся после смерти своей женушки, а умерла она давным-давно в городе Нью-Йорке… мистер Мартин… мир сдвинулся с места… Сюзанна…
Он положил ручку. Почему эти слова и фразы притягивают его? Насчет Нью-Йорка, в общем, понятно, но остальные? Если уж на то пошло, зачем ему эта книжка? Бесспорно, ему было назначено купить ее. Джейк не сомневался, что, не окажись у него в кармане денег, он просто схватил бы историю Чарли и пулей кинулся из магазина. Но почему? Зачем? Мальчик чувствовал себя иглой компаса. Игла знать не знает о магнитном севере; знает только, что хочешь не хочешь должна указывать определенное направление.
Джейк знал наверняка лишь одно: он страшно устал и если в скором времени не заползет в постель, то уснет прямо за письменным столом. Он снял рубашку и опять уперся взглядом в обложку «Чарли Чух-Чуха».
Эта улыбка. Он не верил этой улыбке. Не верил, и все.
Ни на грош.
Сон пришел не так быстро, как надеялся Джейк. Голоса, вновь заспорившие о том, жив он или мертв, не давали уснуть. Наконец мальчик сел в кровати, не открывая глаз, прижимая кулаки к вискам.
«Хватит! — мысленно завопил он. — Цыц! Вас целый день не было, сгиньте!»
«Пожалуйста — пусть только он признает, что я мертв», — угрюмо сказал один голос.
«Ладно, пусть только, Христа ради, оглядится и признает, что я совершенно определенно жив», — огрызнулся второй.
Джейк понял, что сейчас завизжит в голос. Удержаться было невозможно — мальчик чувствовал, как крик подкатывает к горлу, точно рвота. Он открыл глаза, увидел на сиденье стула возле письменного стола свои штаны, и его осенило. Он вылез из постели, подошел к стулу и ощупал правый передний карман брюк.
Серебряный ключ по-прежнему лежал там. Стоило пальцам Джейка обхватить его, как голоса смолкли.
«Скажи ему, — подумал мальчик, понятия не имея, кому предназначается эта мысль. — Скажи, пусть возьмет ключ. Ключ прогоняет голоса».
Он вернулся в постель, коснулся головой подушки и через три минуты спал, некрепко сжимая в пальцах ключ.
Часть третья. Дверь и демон
Эдди уже засыпал, когда чей-то голос отчетливо проговорил ему в самое ухо: «Скажи ему, пусть возьмет ключ. Ключ прогоняет голоса».
Он вскинулся и сел, дико озираясь. Сюзанна подле него крепко спала; голос принадлежал не ей.
Кажется, этот голос вообще никому не принадлежал. Они уже восемь дней пробирались чащей вдоль Луча, и этим вечером устроились на ночлег в глубоком овраге, выходившем в лесной распадок. Слева в некотором отдалении шумела широкая стремнина; она мчала свои бурные воды в ту же сторону, куда шли путники: на юго-восток. Справа на крутой косогор поднимались ели. Никаких непрошеных гостей, только спящая Сюзанна да бодрствующий Роланд. Сжавшись в комок под одеялом, стрелок сидел над самой рекой, устремив застывший взгляд в темноту.
«Скажи ему, пусть возьмет ключ. Ключ прогоняет голоса».
Эдди колебался всего мгновение. Здравый рассудок стрелка находился в шатком равновесии с безумием, баланс мало-помалу смещался — не в пользу здравомыслия — и, что хуже всего, никто не понимал этого лучше самого Роланда. А посему Эдди был готов хвататься за любую соломинку.
Подушкой молодому человеку служил сложенный в несколько раз прямоугольный лоскут оленьей кожи. Сунув руку под это изголовье, юноша извлек оттуда небольшой сверток и направился к Роланду. К тревоге Эдди, его приближение было замечено стрелком лишь тогда, когда до незащищенной спины Роланда оставалось меньше четырех шагов. В былые (и не столь давние) времена стрелок понял бы, что Эдди проснулся, раньше, чем юноша успел бы сесть в постели, — по его изменившемуся дыханию.
«Когда он волокся по взморью, полудохлый от укуса здешнего родственничка наших омаров, в нем и то было больше бдительности», — мрачно подумал молодой человек.
Роланд наконец повернул голову и скользнул взглядом по Эдди. Страдание и упадок сил высветлили глаза стрелка, сделали их прозрачными и блестящими, но Эдди распознал в этом блеске лишь внешний, наружный глянец. За ним он чувствовал растущее смятение, помрачение, которое почти наверняка перешло бы в безумие, если бы продолжало развиваться бесконтрольно. Сердце Эдди дрогнуло от жалости.
— Не спится? — спросил Роланд. Слова он выговаривал медленно, точно плавал в наркотическом дурмане.
— Да я уж совсем было закемарил, но проснулся, — сказал Эдди. — Слышь, Роланд…
— Мне мнится, я вступаю в пору смерти. — Роланд смотрел на Эдди. Яркий, легкий блеск глаз погас; теперь Эдди глядел в два темных глубоких омута, в два, казалось, бездонных колодца. Молодой человек содрогнулся — не столько от слов стрелка, сколько от его бессмысленного неподвижного взгляда. — А знаешь ли ты, Эдди, что я уповаю найти на той поляне, где обрывается тропа?
