Орлов всех терпеливо выслушал, затем рассказал о визите генерала Кулагина.

– В каком доме и квартире живут и как к ним подойти? – философски изрек Котов.

– Сын пустыни, ты ничего не понял? – возмутился Нестеренко. – Зачем безопасность устанавливает связь с авторитетами?

– Я это понял, когда тебя из школы выгнали за бестолковость, – огрызнулся Котов. – Хотя извини, у нас никого ниоткуда за дурость не выгоняли. Ты же до полковника дослужился.

– Идите отдыхайте, сбегайте в столовую, – сказал Орлов. – Лева, задержись.

Гуров сел на свой стул, закинул ногу на ногу, взглянул на друга отчужденно.

– Как тебя понять? – сухо спросил Орлов.

– Простите, Петр Николаевич, как вас прикажете понимать? – Гуров подвинул к себе массивную пепельницу, которой никогда не пользовался, достал сигареты и закурил.

Орлов размышлял несколько секунд, болезненно поморщившись, спросил:

– Ты считаешь, я не должен был звонить в МУР?

– Смотря какие цели вы преследуете, господин генерал.

– Прекрати кривляться! – Орлов шарахнул кулаком по столу. – Изволь разговаривать нормально.

– Я не понимаю тебя, Петр. Не понимаю. – Гуров развел руками. – Никакой хитрости в твоем поступке не усматриваю. А умышленно предупреждать уголовников о нашей готовности считаю глупостью, на какую ты не способен. Так что, извини, не понимаю.

Орлов сжал пальцами шишковатый лоб.

– И ты сжег источник, – продолжал Гуров. – Офицера, предупредившего Павла, в ближайшие дни убьют. Что с тобой, дружище, может, ты заболел? Ты сошел с земли так давно, что забыл, как по ней ходить? Или сегодня МУР – контора, в которой мы с тобой служили четверть века назад? Когда ты, мой начальник, не спрашивал, откуда получена информация, если она не прошла официально по агентурным каналам? Я тебя добиваю? Извини, замолчал.

Орлов начал шарить по карманам. Гуров вскочил, подал нитроглицерин.

– Что же делать? – Орлов растерялся, Гуров увидел такое впервые и не знал, куда смотреть. – Позвонить Тяжлову и отменить приказ? Как я объясню? А почему я должен что-то объяснять?

– Ты подставил человека. Если Паша отошлет офицера в Воркуту в командировку, это только докажет его вину и отсрочит исполнение.

– Офицер не подчиняется Кулагину. – Орлов начал шарить рукой по столу. – Налей коньяку.

Гуров вскочил, плеснул коньяк в стакан. Орлов выпил, утерся, снял трубку. Прямой номер связи с начальником МУРа не отвечал.

– Позвони заму, особо не распространяйся и побольше мата, – подсказал Гуров.

Орлов снова набрал номер, когда ответили, сказал:

– Виктор? Орлов говорит! Ты с кем там треплешься по телефону? Где Тяжлов? В министерстве совещание? Сукин сын, у нас нет никакого совещания! Вы там совсем мышей не ловите! Ладно, с Анатолием я разберусь! И с тобой тоже! За что? Знал бы за что, убил бы! Я приказал собрать группу захвата на девятнадцать, так отменяю к едрене матери! Я тут разрабатываю одного, он дал интереснейшую информацию, вернулся в камеру, хихикает… Ну, к нему с вопросами, он поначалу отмахивался, а потом в голос заржал и говорит, мол, генерал-старпер меня мотал, так я ему такую тюльку двинул. Умора! Это каково мне, старому сыщику, слышать? А вы болтаетесь неизвестно где. Все! Отбой! А начальнику своему скажи, чтобы на глаза мне не показывался! – Орлов в сердцах бросил трубку.

– МХАТ! – Гуров показал Орлову большой палец и растерянно добавил: – Неужели они Тольку завербовали?

Орлов среагировал не сразу, тряхнул головой, растер ладонью сердце.

– Чего?

– Где Тяжлов? Ты проводишь операцию, о которой начальник МУРа не знает. На какое совещание он поехал? Может, он тебе нужен? Тяжлов обязан быть на месте!

– Да будь оно все проклято! Дай выпить… Воды дай!

Гуров открыл минералку, наполнил стакан, сам хлебнул из горлышка.

– Ты нервами не бренчи, насчет Тяжлова я лишь недоумение высказал. Может, я и на воду дую, просто в страшное время живем. Утром бреешься, смотришь на себя в зеркало, вдруг не узнаешь. Может, это и не ты совсем? Я тебе в страшном грехе признаюсь. Когда ты рассказал о Кулагине и своем приказе Тяжлову, я подумал, а ведь Петр не может не понимать, что, собирая десяток оперов, хоть одну суку, да зацепит. Значит, понимает? А если понимает, так что творит? Знаешь, как я тебя реабилитировал? Полагаешь, о совместных годах вспомнил, о дружбе, о том, что Петр продать физически не может? Ни хрена! Я понял, тебе меня не обмануть! Понял? И ты это отлично знаешь. Значит, ты просто ошибся.

– Спасибо за это, – Орлов устало кивнул. – Если об обмане и продаже слышишь и читаешь только с перерывом на сон, так человек с ума сойти может. Лева, серьезно, может, стар стал, уходить пора? – Он смотрел на Гурова, как человек смотрит на врача, ожидая решающего диагноза.

– Ты старомоден. Вокруг продают быстрее, чем ты адаптируешься. И я старомоден, ты недавно сказал, что я доверчив. Верно. Во мне доверие выше подозрительности. Человек с возрастом приобретает болезни и другие недостатки. Он чувствует себя молодым, но это обман, необходимо помнить, сколько тебе лет. И как бы ты себя ни ощущал, ты соответствуешь своему возрасту. Ночью, надеюсь, ничего не произойдет, отложим все решения на завтра.

– А если авторитеты решат…

– Они не глупее нас с тобой. Услышав о сборе группы захвата, они затаятся. Лоб в лоб бодаться с настоящими операми никто не захочет. Ну, давай! – Гуров обнял друга, тряхнул его. – Я отпускаю ребят. А завтра соберемся пораньше, часиков в восемь. Да, кстати… Я был в кадрах, сослался на тебя. Давным-давно Зотов что-то ляпнул, тогда от КГБ, в Особом, был у нас как раз Костылев. Все ясно?

Гуров вышел в приемную, чмокнул Верочку в щечку, ушел к себе.

– Я думал, ты смотался за кордон! – заявил Станислав, улыбаясь, но осматривая друга цепким взглядом.

– Хотел, тормознули пограничники, – ответил Гуров и, почувствовав в глазах друга вопрос, отвернулся. – На сегодня все отменяется. Все, что вы слышали в кабинете шефа, вы никогда не слышали. В МУРе группа сегодня не собиралась. Желающие выпить, прошу ко мне. Мадам умотала на два дня.

Нестеренко и Котов отказались сразу, понимая, что они для такого междусобойчика недостаточно с Гуровым близки.

– Оставь машину, я тебя подброшу, утром за тобой заеду, – сказал Станислав.

– Хорошо. Вот черт, совсем забыл, мы завтра собираемся в восемь. Не забудь позвонить Валентину и Гришке.

Развалившись в «Мерседесе» друга, Гуров снова закурил.

– Ты ему сказал, что он ошибся? – спросил Станислав.

– Ничего я ему не говорил. – Гуров включил кондиционер.

– И мне не скажешь?

– Нечего, а то бы обязательно.

– Ты мне друг?

– Спрашиваешь!

– Так какого черта я тебя везу?

– Хочешь выпить, как сегодня выражаются, на халяву.

– Ненавижу это слово.

– Я тоже.

– Так зачем говоришь? – Крячко выругался, вытер губы платком. – Извините, вы не любите русского языка. И пить я у тебя не буду.

– Правильно. Мне нальешь, закусишь, там со вчерашнего вечера осталось. Артисты гуляли, они народ богатый.

– Это ты мне говоришь? – Крячко было обидно, что Гуров молчит о разговоре с Петром. Они друзья уже третий десяток лет, и Станислав считал, что, несмотря на разницу в служебном положении, они все трое равны.

– Ты знаешь, почему я молчу? – неожиданно спросил Гуров. – Я люблю тебя, парень. А существуют вещи, которых лучше не знать.

– Не подлизывайся, зайду, выпью. – Станислав припарковался у подъезда Гурова. – А эта «семерочка» нас второй раз обгоняет. – Крячко указал на уходящие к Никитским воротам «Жигули».

– В третий, – поправил Гуров. – Они меня третий день «водят». «Наружка» ФСБ. Хлопотная у них служба, никогда не знаешь, кто свой, а кто чужой.

– Да не включай ты свою «секретку», она от дураков, – сказал Сыч, выйдя из машины, глядя, как Чума запирает машину.

Илес Татаев, чеченец, упрямо возился с замком, приговаривая: