Точнее… Обычно исчезало.

Выступление Сьюзен Дэй было назначено на восьмое октября, пятницу, и по мере того, как сентябрь подходил к концу, акции протестов и дебаты по поводу запрета абортов становились все острее. Ральф много раз видел выступления Эда Дипно по телевидению, иногда в компании с Дэном Далтоном, но все чаще одного, говорящего быстро, убедительно, часто с иронией и искорками юмора не только в глазах, но и в голосе.

Он нравился людям — очевидно, «Друзья жизни» привлекли к себе такое количество последователей, о котором «Наше дело»

(политический вдохновитель) могло только мечтать. Больше не было ни шабашей с куклами, ни других акций насилия, зато прошло множество маршей и выступлений обеих сторон с угрозами и потрясанием кулаков. Проповедники обещали вечные муки в аду; учителя взывали к сдержанности и разуму; шестеро молодых особ, провозгласивших себя Разудалыми Лесбияночками Иисуса, были арестованы за то, что разгуливали перед Первой Баптистской церковью Дерри с лозунгами:

«Трахни мое тело».

В «Дерри ньюс» прошло сообщение, что некий полицейский, не назвавший своего имени, надеется, что Сьюзен Дэй подхватит грипп, отменив по этой причине свое появление в городе.

Ральф больше не общался с Эдом, зато двадцать первого сентября он получил открытку от Элен с великолепным, радостным сообщением: "Ура!

Получила работу! Публичная библиотека Дерри! Приступаю в следующем месяце.

До встречи. — Элен".

Ощущая почти такой же душевный подъем, как в тот вечер, когда Элен позвонила ему из больницы, Ральф спустился вниз, чтобы показать открытку Мак-Говерну, но дверь оказалась закрытой.

Наверное, ушел к Луизе… Хотя Луизы тоже нет дома отправилась переброситься в карты с приятельницами или в центр за шерстью для нового пледа.

Слегка расстроившись, размышляя над тем, почему поблизости никогда не оказывается никого, с кем так хотелось бы поделиться хорошей новостью, Ральф направился к Строуфорд-парку. Именно там на скамье у кромки игрового поля он и нашел Билла Мак-Говерна. Билл плакал.

2

Плакал — возможно, это слишком сильно сказано; просто слезы капали у него из глаз. Мак-Говерн, сжимая в руке платок, наблюдал за игрой матери с сынишкой в мяч.

Время от времени Билл промокал платком глаза. Ральф, никогда прежде не видевший Мак-Говерна плачущим — даже на похоронах Кэролайн, замешкался около площадки, не зная, на что решиться: подойти к Мак-Говерну или отправиться дальше.

Наконец, собрав все свое мужество, он подошел к скамье.

— Привет, Билл, — тихо окликнул он соседа. Мак-Говерн взглянул на него покрасневшими, полными слез глазами и смутился. Снова промокнув глаза, он попытался улыбнуться:

— Привет, Ральф. Застал меня распустившим нюни. Извини.

— Все нормально, — присаживаясь рядом, успокоил его Ральф. — С кем не бывает. Что случилось?

Мак-Говерн повел плечами, затем снова притронулся платком к глазам. — Ничего особенного. Я страдаю от эффекта парадокса; вот и все.

— И что это за парадокс?

— Нечто весьма неплохое происходит с одним из моих самых старых друзей — человеком, впервые взявшим меня на работу преподавателем. Он умирает. Ральф удивленно приподнял брови, но ничего не сказал.

— У него воспаление легких. Сегодня или завтра его племянница отвезет моего друга в больницу, там ему сделают пневмоторакс. Возможно, это немного поддержит его, но он определенно умирает. И я отпраздную его смерть, когда та придет. Думаю, именно это и угнетает меня больше всего. — Мак-Говерн помолчал. — Ты и слова не понял из моего спича, правильно?

— Да, — согласился Ральф. — Но это ничего.

Мак-Говерн, взглянув на него, фыркнул. Хриплый, приглушенный слезами звук, но Ральф подумал, что это все-таки смех, и рискнул улыбнуться в ответ:

— Разве я сказал что-то смешное?

— Нет, — ответил Мак-Говерн, легонько хлопнув Ральфа по плечу. — Просто я посмотрел на твое лицо, такое честное, искреннее — ты словно открытая книга, Ральф, — и подумал, как сильно ты мне нравишься. Иногда мне хочется быть тобой.

— Только не в три часа утра, — тихо возразил Ральф.

Мак-Говерн, вздохнув, кивнул:

— Бессонница?

— Правильно. Бессонница.

— Извини мой смех, но…

— Не надо никаких извинений, Билл.

— … Но, пожалуйста, поверь мне, это был смех восхищения.

— Кто твой друг, и почему хорошо, что он умирает? — Ральф уже догадывался, что именно лежит в основе парадокса Мак-Говерна: не всегда ведь он был таким непроходимым тупицей, как иногда казалось Биллу.

— Зовут его Боб Полхерст, и его пневмония весьма кстати, потому что с лета 1988 года он страдает болезнью Альцгеймера.

Именно так подумал Ральф… Хотя в голову ему приходила и мысль .

СПИДе. Интересно, был бы этим шокирован Мак-Говерн? — Ральф почувствовал легкий прилив веселья. Но тут же, посмотрев на друга, устыдился своей веселости. Ральф знал, что, когда дело доходило до уныния и подавленного состояния, Мак-Говерн прикрывался маской иронии, но не верилось, что печаль Билла по старому другу от этого становилась менее искренней.

— Боб заведовал отделением истории в средней школе Дерри начиная с 1948 года — тогда ему было не больше двадцати пяти, — и проработал в этой должности до 1981 или 1982 года. Он был великим учителем, одним из тех зажигательных, умных людей, которые зарывают свой талант в землю. Обычный венец их карьеры — руководство отделением, к тому же они еще ведут занятия сверх нагрузки только потому, что не умеют говорить «нет». Боб абсолютно не умел этого делать.

Мать с сынишкой прошли мимо них в сторону летнего кафетерия.

Лицо ребенка светилось — нежную прелесть его подчеркивала розовая аура, спокойными волнами переливающаяся вокруг маленького подвижного лица.

— Пойдем домой, мамочка, — попросил он. — Я так соскучился по своим игрушкам.

— Сначала чего-нибудь перекусим, хорошо? Мамочка голодна.

— Хорошо.

На переносице мальчугана виднелся едва заметный шрам, и здесь розовое свечение ауры сгущалось, переходя почти в алое.

«Выпал из колыбели, когда ему было восемь месяцев, — четко прозвучало в мозгу Ральфа. — Потянулся к бабочкам, которые его мама подвесила над кроваткой. Она испугалась до смерти, вбежав и увидев повсюду кровь; женщина решила, что ее бедный малыш умирает. Патрик, его имя Патрик. Она зовет его Пэт. Нарекли в честь дедушки, и…»

На мгновение Ральф зажмурился. Желудок свело, тошнота подступила к кадыку, казалось, его сейчас вырвет.

— Ральф? — услышал он голос Мак-Говерна. — С тобой все в порядке? Ральф открыл глаза. Никакой ауры — ни розовой, ни какой другой; только мать и сын, идущие в кафетерий выпить чего-нибудь прохладительного. И мать не хочет вести Пэта домой, потому что его отец снова запил после полугодового воздержания, а в подпитии он становится очень грубым… «Прекрати, ради всего святого, прекрати».

— Со мной все в порядке, — успокоил Ральф Мак-Говерна. — Просто соринка попала в глаз. Продолжай. Расскажи о своем друге.

— Да что теперь говорить… Он был гением, но за свою жизнь я убедился, что в обществе полно гениев. Думаю, эта страна набита гениями, мужчинами и женщинами настолько умными, что в их обществе чувствуешь себя полным идиотом. Большинство из них работает учителями в безвестности маленьких городков, потому что им это нравится. Уж Бобу Полхерсту такое положение вещей определенно было по душе.

Он видел людей насквозь, и это пугало меня… Поначалу. Потом я понял, что бояться не стоит, потому что Боб был добряком, однако при первом знакомстве с ним я испытал страх. Да и позже у меня то и дело возникала мысль, смотрит ли он на собеседника обыкновенными глазами или просвечивает насквозь, как рентгеном.

В кафетерии женщина наклонилась, держа в руках бумажный стаканчик с содовой. Малыш, улыбаясь, потянулся к нему и, обхватив обеими ручонками, залпом выпил. Розовое свечение вернулось в мир, и теперь Ральф был уверен, что не ошибся: мальчугана звали Патрик, а его мать не хотела идти домой.