Впереди, постоянно оборачиваясь, шел Далик. Он смотрел на меня с опаской и сомнением. А в прошлой жизни сразу же завязалась беседа. Нет, не так. Я все время спрашивал, перебивал на полуслове, уточнял детали и снова спрашивал. Крутил головой по сторонам, отбегал смотреть странные деревья и рвал цветы. Шутил так, что чуть не сорвал голос от смеха над своими же собственными совершенно несмешными шутками. Просто боялся: чужого мира, своих проводников, свалившейся на плечи ответственности, сбывшейся сказки. Теперь молчание угнетало моих спутников, которые представляли свою надежду совсем по — иному.
— Возможно, не поздно извиниться и всё исправить? — Бездна взяла меня под руку, прижавшись к плечу, и замурлыкала какой‑то мотив.
После того раза на крыше у нас состоялся сложный разговор. Я даже заставил себя повысить голос, чтобы она поняла — меня нужно посвящать в свои планы, чтобы не испортил их своим незнанием. Сложно сказать, кто кого в чём ещё упрекал, но с того дня я самостоятельно научился возводить барьеры между своим сознанием и разумной частью пустоты. Бездна обижалась на свою нерадивую игрушку и подбрасывала далёкие счастливые воспоминания, чтобы сгладить свою вину.
Впрочем, барьеры я стал возводить не только из‑за этого. Всего лишь чтобы обезопасить некоторую часть своих мыслей и памяти. Недавний разговор заставил меня по — другому посмотреть на привычную проблему: изменить угол зрения так, что Бездне об этом знать было не желательно.
— Смеёшься… извиниться. Сейчас с одного порыва я снова стану добрым и беззаботным подростком, ко мне вернётся душа, любовь, дружба и радость, а когда меня опять поволокут на казнь — не буду плакать, ведь нужно уметь прощать!
— Нужно учиться на своих ошибках.
— А что делаю я?
— Располагаешь удобнее грабли, чтобы снова красиво на них наступить. Я не могу не согласиться с твоим надзирателем — не стоит искать сложных и запутанных решений, когда ответы давно известны. Учись видеть, а не смотреть.
— Знаешь, я устал от нравоучений. Дайте существовать именно так, как хочется мне, а не так, как правильнее или лучше. На этот раз, если я совершу ошибку — это будет только моя вина, а не чья‑то блестяще сыгранная партия.
— И как ты только не устал сам все решать? Неужели не хочется уйти на второй план, позволив чужим головам болеть о судьбах мира?
— Устал. Но как‑нибудь позже.
— Как скажешь, Серег. Только смотри — не сделай хуже. Свои ошибки совершать куда больнее. И исправлять их непросто.
От разговора нас отвлёк недовольный голос Ларин. Она шла за мной, пытаясь разговорить мрачного надзирателя.
— Лорд Девеан? — молодая женщина нахмурила тонкие брови, рассматривая его снизу вверх.
Надзиратель шел за мной по тропе, не обращая никакого внимания на Лирье. Он заранее предупредил, что согласен подыгрывать мне, но больше от него требовать не стоит. Как угодно. Сказать несколько слов несложно. Даже не странно. И память, словно могильная плита, под которой покоиться моя жизнь.
Не больно.
— Он не ответит, леди. Но, если вам удастся принудить Девеана к беседе, то ответ может не понравиться. Он не любит смешанную кровь, — я усмехнулся. — Если хотите, расскажу: Девеан нечеловек, а его возможности нет желания раскрывать ни у него самого, ни у меня.
Ларин охнула и, словно стесняясь, замолчала. Тут же остановился Далик, готовый защищать свою любимую. Ларин всегда стыдилась того, что она незаконнорожденная. Более того, жена графа Лирье угасла через два дня после того, как родила дочь от безродного слуги. Почему его сиятельство принял девочку и даже дал ей своё имя, никто не знал, но вряд ли можно было причинить более сильную боль, чем напомнить Ларин о том, что она полукровка, убившая свою мать.
— Милорд, я бы вас попросил, — сложно вспомнить, когда видел бывшего друга по — настоящему рассерженным. Чаще он просто делал вид, что недоволен. Даже Руину не удавалось вывести его из равновесия, которое было отличительной чертой молодого герцога Эрье — второго претендента на трон после своего отца, племянника Адриана Завоевателя. Но сейчас он был на грани.
— Разве есть оскорбительное в правде? Нечистую кровь можно почувствовать или заметить. Если вам это неприятно, я воздержусь, и более не буду напоминать леди Лирье о её происхождении.
— Хорошо.
Далик кивнул, неприязненно сощурив глаза. Как же — лорд — спаситель, заботящийся о чистоте крови. Ведь они представляли меня обычным пареньком без аристократических предрассудков. Этого им и так хватает, взять хоть семью Эрье: то, что граф признал Ларин своей дочерью и давал за ней титул, земли и богатое приданное, не делало полукровку в глазах родителей Далика достойной партией для их сына. В прошлой жизни они смогли пожениться только после смерти старших Эрье и указа о разрешении брака, в которых супруги могли быть из разных сословий, с разным положением и любой чистотой крови. А как по — другому? — всё для себя… пусть и прикрываясь всеобщим благом.
— Зря ты так!
Совершенно неожиданно, когда прошло более двадцати минут после инцидента, ко мне приблизилась новая Ирэн. Смотрела девочка на меня широко распахнутыми глазищами и улыбалась — снова слишком знакомо и совсем не так, как она должна была улыбаться.
Память теперь не могла прорваться в самый неподходящий момент, и я посмотрел на маленькую девочку. Тринадцать — четырнадцать лет разве большой возраст? Это в нашем развращенном мире считается нормой закрутить роман, который легко может завершиться постелью. Но всё равно что‑то внутри просило меня прикоснуться к красиво очерченным губам, чтобы окончательно убедиться — это другая Ирэн, или же, наоборот, понять — моя, родная. Нет… не моя, глупости всякие в голову лезут из‑за этого воздуха. Нужно всего лишь укрепить барьер.
А если…
— Почему зря?
— Разве есть разница, какая у человека кровь? Главное ведь душа… Ларин она хорошая, добрая. Не надо её обижать. И Далик…
— Тоже хороший?
— Да, он иногда бывает грубым, но все равно брат добрый, — Ирэн улыбнулась, — а вот ты странный. Я спасителя совсем — совсем иначе представляла, — призналась она.
Как же страшно, когда вот таким милым существам приходится в один день взрослеть и делать выбор. Когда, не узнав нормальной жизни, обстоятельства заставляют погружаться в её худшую часть, не посмотрев ничего, кроме короткого детства. Когда наивность с треском ломается о реальность.
— Как же? — ухмыляюсь, протягивая ей руку. Она осторожно касается моей ладони своими тоненькими пальчиками, — я живой, вот даже чувствуешь — тёплый. Говорить умею. Как иначе можно представлять?
— Я думала, спаситель весёлый, открытый… другой, в общем. А зачем тебе такие длинные волосы? — как всегда неожиданно она перевела разговор, ткнув пальцем в мою косу, которую я для того, чтобы она ни за что не цеплялась, перекинул через плечо.
Открытый… весёлый… — ты опоздала на целую жизнь. Но это не страшно. Ведь я теперь и не спаситель. Просто об этом пока знаем только я и Девеан.
— Мне нравится. Неудобств особых не доставляют, зато оригинально, — я улыбнулся, и девочка отвела взгляд, чтобы не вглядываться в Бездну.
— А вот я постриглась. Родители долго ругались; теперь все говорят, что на мальчика похожа. Они раньше длинные были — совсем как у тебя. А теперь едва уши закрывают, — к нашему разговору прислушивались все. Ларин и Далик с надеждой, что может быть не все потерянно, и им ещё удастся поладить со странным спасителем. Девеан со скукой на лице.
— Не похожа. Так может сказать только слепой или завистник.
Ирэн улыбнулась, а в глубине глаз засверкали искры счастья.
Это слишком просто. Идти рядом с ней, держать за руку, смотреть в её глаза, улыбаться, разговаривать. Как же хорошо быть бездушным монстром — не чувствовать ничего: ни радости, ни боли.
Глава 2.2
Знакомство с памятью
Всё, что любим и покоим.